Воспоминания без цензуры - [51]

Некоторая нервозность и горячность, допускаемая в такой сложной обстановке, в которой находился Западный фронт, мне была понятна. И все же достоинством военного руководителя в любой обстановке являются его выдержка, спокойствие и уважение к своим подчиненным. Ни один командир, уважающий себя, не имеет права оскорблять в какой бы то ни было форме подчиненных, унижать их достоинство. К сожалению, у Г. К. Жукова этого чувства не хватало, и он часто срывался, причем чаще всего несправедливо, как говорят, под горячую руку. К примеру, никак в моем сознании не мог уложиться тот факт, когда после присоединения к 1-й ударной армии генерала Ф. Д. Захарова он предпринял меры для привлечения последнего к ответственности за сдачу Клина. И это несмотря на то, что тот уверенно руководил действиями войск, сумевших замедлить продвижение противника. К чести прокурора, который приехал по распоряжению Жукова, он объективно и справедливо рассмотрел выдвинутые против Захарова обвинения и производство дела прекратил (ВИЖ 1989 № 6).

На фоне описываемых событий хочу вспомнить один эпизод.

Как-то в период тяжелых боев, когда на одном из участков на истринском направлении противнику удалось потеснить 18-ю дивизию, к нам на КП приехал комфронтом Г. К. Жуков и привез с собой командарма-5 Л. А. Говорова, нашего соседа слева. Увидев командующего, я приготовился к самому худшему. Доложив обстановку на участке армии, стал ждать, что будет дальше.

Обращаясь ко мне в присутствии Говорова и моих ближайших помощников, Жуков заявил: «Что, опять немцы вас гонят? Сил у вас хоть отбавляй, а вы их использовать не умеете. Командовать не умеете!.. Вот у Говорова противника больше, чем перед вами, а он держит его и не пропускает. Вот я его привез сюда для того, чтобы он научил вас, как нужно воевать».

Конечно, говоря о силах противника, Жуков был не прав, потому что все танковые дивизии немцев действовали против 16-й армии, против 5-й же – только пехотные. Выслушав это заявление, я с самым серьезным видом поблагодарил комфронтом за то, что он предоставил мне и моим помощникам возможность поучиться, добавив, что учиться никому не вредно.

Мы все были бы рады, если бы его приезд только этим «уроком» и ограничился.

Оставив нас с Говоровым, Жуков вышел в другую комнату. Мы принялись обмениваться взглядами на действия противника и обсуждать мнения, как лучше ему противостоять.

Вдруг вбежал Жуков, хлопнув дверью. Вид его был грозным и сильно возбужденным. Повернувшись к Говорову, он закричал срывающимся голосом: «Ты что? Кого ты приехал учить? Рокоссовского?! Он отражает удары всех немецких танковых дивизий и бьет их. А против тебя пришла какая-то паршивая моторизованная и погнала на десятки километров. Вон отсюда на место! И если не восстановишь положение…» и т. д. и т. п.

Бедный Говоров не мог вымолвить ни слова. Побледнев, быстро ретировался.

Действительно, в этот день с утра противник, подтянув свежую моторизованную дивизию к тем, что уже были, перешел в наступление на участке 5-й армии и продвинулся до 15 км. Все это произошло за то время, пока комфронтом и командарм 5 добирались к нам. Здесь же, у нас, Жуков получил неприятное сообщение из штаба фронта.

После бурного разговора с Говоровым пыл комфронтом несколько поубавился. Уезжая, он слегка, в сравнении со своими обычными нотациями, пожурил нас и сказал, что едет наводить порядок у Говорова.

Это тоже был один из его методов руководства и воздействия – противопоставлять одного командующего другому, играть на самолюбии людей (ВИЖ 1989 № 6).

Комментарий Ариадны Рокоссовской

Письмо от 16 декабря 1941 года:

«Дорогие мои Люлю и Адуся! Получил вашу телеграмму, ожидаю письмо. Рад, что вы устроились на новой квартире. Думаю, что там будет лучше. Приехала ли к вам Аня?

У меня на днях был Миша, и сильно беспокоился относительно Ани. Я все так же здоров и бодр. Немцев бьем по-настоящему. Кончились для них масленица – наступил великий пост. На подступах к Москве сбили миф о непобедимости немецкой армии. Под нашими ударами она бежит, бросая материальную часть и неся колоссальные потери в живой силе. На этом борьба еще не кончится. Еще трудностей много, но уже сейчас ясно, что враг в конце концов будет разбит и уничтожен. Сейчас удаляемся от Москвы все дальше и дальше. Пишу это письмо на ходу, в машине, хочу воспользоваться случаем поездки одного товарища в Москву и отправить с ним письмо. По вам сильно скучаю, досадно, что от вас мало и редко получаю письма. Пишите, и не забывайте своего воина, который крепко дерется за Родину и за вас.

Целую вас крепко-крепко. Любящий вас ваш Костя. Привет всем».

А, например, скульптору Николаю Гаврилову в феврале 1942 года командарм объяснял, что верит в предчувствие. «У меня даже и мысли не было, что Москва будет сдана. Я был совершенно спокоен. И накануне отхода немцев от Москвы я вышел немного погулять. Я не знаю, спал ли я в эту ночь или не спал. Ночь была морозная, ясная. Я шел по деревне мимо домов. Была абсолютная тишина. Я невольно посмотрел в сторону немцев. Там такая же тишина. Хотя вспыхивает их ракета, ничего нет, и вдруг я почувствовал, что мы победили… Я почувствовал, что город спасен», – так записал слова Рокоссовского скульптор. Кстати, его задачей было лепить бюст прадеда, и любой, кто знает характер Константина Константиновича, сразу угадает, что тот был решительно против этой затеи. И точно, Рокоссовский отказался. Герасимов вспоминал, как он объяснил свой отказ: «Как-то неудобно. Отложите эту историю. Какая я знаменитость, что с меня бюст лепить. Убьют, тогда можно, а то что – будете заживо памятник ставить?»