Все говорило, кажется, в пользу нашего дела, но сезон еще не кончился, как Мусоргского постигла смерть. Очень вероятно, что на него влияло все — и нравственное возбуждение и материальные лишения. Он бедствовал ужасно. Так, например, однажды он пришел ко мне в самом нервном, раздражительном состоянии и говорит, что ему некуда деться, остается идти на улицу, что у него нет никаких ресурсов, нет никакого выхода из этого положения. Что было мне делать? Я стала утешать его, говоря, что хотя у меня нет многого, но я поделюсь с ним тем, что имею. Это несколько успокоило его. В тот же день вечером, мне нужно было ехать с ним вместе к генералу Соханскому, дочь которого училась у нас и должна была у себя дома петь в первый раз при большом обществе. Она пела очень хорошо, что вероятно подействовало на Мусоргского. Я видела, как он нервно аккомпанировал ей. Действительно, все нашли, что для столь короткого времени ее учения, она пела очень хорошо. Все остались довольны, мать и отец ее очень благодарили нас. После пения начались танцы, а мне предложили играть в карты. Вдруг подбегает ко мне сын Соханского и спрашивает, случаются ли припадки с Мусоргским. Я отвечала, что сколько знакома с ним, ни разу этого не слыхала. Оказалось, что с ним сделался удар. Доктор, который был тут же, помог ему и когда нужно было уезжать Мусоргский совершенно уже оправился и был на ногах. Мы поехали вместе. Подъехав к моей квартире, он стал убедительно просить позволить ему остаться у меня, ссылаясь на какое-то нервное, боязливое состояние. Я с удовольствием согласилась на это, зная, что если бы с ним опять что-нибудь случилось, на его одинокой квартире, то он мог остаться без всякой помощи. Я отвела ему кабинетик и заставила прислугу караулить его всю ночь, приказав, в случае если бы ему сделалось дурно, тотчас разбудить меня. Всю ночь он спал, сидя. Утром, когда я вышла в столовую к чаю, он вышел также очень веселый. Я спросила его о здоровье. Он благодарил и отвечал, что чувствует себя хорошо. С этими словами, он оборачивается в правую сторону и вдруг падает во весь рост. Опасения мои были не напрасны — если бы он был один, то непременно задохся бы; но тут его повернули, тотчас же подали помощь и послали за доктором. До вечера были еще два таких же припадка. К вечеру я созвала всех его друзей, принимавших в нем участие, во главе их Владимира Васильевича Стасова, Тертия Ивановича Филиппова, и других, которые его любили. С общего совета решено было: в виду предполагавшегося сложного лечения и необходимости постоянного ухода, предложить ему поместиться в больницу, объяснив, как это важно и полезно для него. Ему обещали устроить в больнице отдельную прекрасную комнату. Он долго не соглашался, желая непременно остаться у меня. Наконец, его убедили. На следующий день его отвезли в карете в больницу. Сперва он начал поправляться, но потом ему сделалось хуже и хуже и он скончался.
После смерти Мусоргского, мои курсы продолжались. Нашим преподаванием мы достигли того, что на другой сезон явилось несравненно более учеников и учениц; и я переменила квартиру, в которой устроила сцену. Дело у меня пошло удачно и о моих курсах начали говорить. Я надеялась вполне на успех их в Петербурге; но многие уверяли меня, что в Москве еще большая потребность в таких курсах, и я после некоторого колебания переехала в Москву. Действительно, в Москве я нашла более женских голосов свежих и неиспорченных, тогда как в Петербурге ко мне являлись преимущественно ученицы большею частью с испорченными голосами, выправление которых гораздо труднее обработки свежих голосов.
Д. Леонова.
