Воспоминания артистки императорских театров Д.М. Леоновой - [10]

По окончании траура, спектакли начались опять. Все время я усердно продолжала свои занятия и делала большие успехи, так что с открытием театров приобрела себе еще большую любовь публики. Но вместе с тем приходилось иногда выслушивать и неприятные отзывы, так например, говорили, что Леонова поет хорошо только русские песни; другие, истинные знатоки музыки, ценившие мой талант, принимая во мне участие, строго судили мое пение и советовали для усовершенствования ехать за границу. Кроме действительной пользы, которую должно было принести знакомство с европейскими музыкальными известностями и кружками, путешествие за границу имело в то время громадное значение для приобретения авторитета и, пожалуй, известности. Я начала серьезно подумывать о поездке за границу, а М.И. Глинка находил это даже необходимым. Довольно частые концерты мои настолько улучшили материальное мое положение, что я нашла возможным привести желание мое в исполнение. Весной 1858 года отправилась я с мужем за границу.

М.И. Глинка, провожая меня, дал мне письмо к Мейерберу в Берлин.

В Берлине мы остановились в «Hotel de Rome», где встретились с графом Г.А. Кушелевым-Безбородко, который остановился в том же отеле с своей семьей на обратном пути из Италии в Россию. С ними находился известный романист Дюма — отец, и я сразу попала в очень интересное для меня общество.

На другой день по приезде, я сделала визит Мейерберу, который был очень обрадован письмом М. И. Глинки, очень хорошо принял меня и назначил день, чтобы прослушать мое пение. Возвратившись в отель, я нашла приглашение к обеду от графа Кушелева-Безбородко и когда пришла к нему, то была приятно удивлена, застав там, кроме Дюма еще и Мейербера.

Такое общество было, конечно, в высшей степени приятно, тем более, что когда я, по просьбе присутствующих, спела несколько вещей, восхищение их было чрезвычайное. Я справедливо могла гордиться таким восторгом этих серьезных ценителей искусства, в особенности же мнением Мейербера. В числе разных вещей я пела романс его «Quoi Neuftalie» и русские романсы.

Прощаясь, Мейербер повторил мне, что ждет меня к себе и прибавил: «Друг мой пишет мне, что вы поете его музыку так, как он желает, и потому мне очень интересно услышать ваше исполнение». При этом просил меня, чтобы я привезла с собой «Песнь Маргариты», сочинения М.И. Глинки из трагедии «Фауст» и спела бы ему, прибавив, что особенно интересуется услышать ее в моем исполнении.

Граф Кушелев-Безбородко еще два дня после этого пробыл в Берлине, и мы с ним, с его семейством и с Дюма, неразлучно делали экскурсии в окрестности. При этом вспоминается мне оригинальное обыкновение Дюма: он ездил без шляпы, которую заменяли ему его роскошные вьющиеся волосы. Почтенные немцы дивились такому обычаю уважаемого французского писателя.

В условленное время приехала я к Мейерберу, который встретил меня необыкновенно радушно. После длинного разговора о музыке, о М.И. Глинке, он попросил меня петь. Так как Мейербер интересовался музыкой М.И. Глинки, то я пела преимущественно вещи моего учителя. «Песнь Маргариты» восхитила Мейербера и он оказал мне: «Теперь, когда вы спели, я понял Глинку. Здесь многие певицы пробовали петь эту песнь, но выходило совсем не то». Спросив меня, долго ли я пробуду в Берлине, он сказал мне, что очень желал бы быть мне чем-нибудь полезным.

Поблагодарив его, я отвечала, что такой великий композитор, как он, конечно, во многом может помочь мне, в особенности своими музыкальными советами. Тогда он предложил заняться несколько со мной, сделал мне некоторые указания по школе, по постановке голоса, и при этом сказал: «У вас так хорошо поставлен голос, что вам нужно только побольше петь опер, а для указания вообще вам много поможет Обер, к которому я дам вам письмо в Париж».

Кроме всего этого, он, при первом же случае, сделал для меня очень много. Замечательно, какое значение имеют два — три слова великого человека на западе Европы. В то самое время, когда я была в Берлине, приглашена была туда из Парижа комическая опера театра Корвало. На первом представлении присутствовал сам Мейербер. Оценка артистов делалась в то время там таким образом: рецензенты газет и журналов ловили каждое слово Мейербера, занимали места около него, и то, что он говорил, служило обыкновенно приговором артисту. На другой день вся пресса изображала отголосок отзыва Мейербера, которого по справедливости можно назвать в этом случае настоящим камертоном искусства. Нельзя не заметить здесь кстати, что истинным артистам жилось хорошо при таком обыкновении. Так вот и в этот раз, в опере парижской труппы, рецензенты газет ждали, что скажет Мейербер об исполнителях. К удивлению всех, он, после первого акта, не говоря ничего об артистах, начинает: «А вот была сегодня у меня русская певица» и продолжает, что благодаря пению этой певицы, он теперь только вполне понял М.И. Глинку, что она ученица

Глинки, что голос ее замечательный. Слова его так заинтересовали всех, что весь антракт прошел в разговорах обо мне, и последствием этих разговоров было то, что в короткое мое пребывание в Берлине я получила уже приглашения на разные воды, где на 1,000 франков, где на 1,5000 франков. Вот как одно слово Мейербера мне услужило.