Воспоминания артиста императорских театров А.А. Алексеева - [31]
— Да, потому что, да… врешь… на восемнадцать… мошенник… да, потому что, да… гибели моей хочешь.
— Обсчитался я, значит…
— Обсчитался!… Да, потому что, да… хозяйские доходы просчитываешь… я тебя на четвертак штрафую…
— Помилуйте, за что же?
— Да, потому что, да… у меня порядок такой…
Скуп был Смирнов необычайно. Гвозди на сцену давал по счету, и беда, если плотник во время спектакля, при недохватке, спросить еще.
— Воруешь! — закричит на него Смирнов. — Да, потому что, да… всегда восемь гвоздей идет, а нынче девять просишь… мошенник…
Когда по ремаркам пьес на сцену требовалось вино, фрукты, — Смирнов приказывал вливать в бутылки спитой чай, от которого, если бывало актеры по забывчивости проглотят на сцене по ходу пьесы хоть глоток, делалось тошно и дурно. Вместо фруктов, даже таких дешевых, как яблоки, на сцену подавался белый хлеб, нарезанный круглыми кусочками, что вынуждало исполнителей покупать на свой счет всякие бутафорские вещи, которые приходилось есть или пить. Помню, для какой-то пьесы я приобрел десяток яблоков и сдал их бутафору, который и подавал их на сцену. Из них осталось штук семь. После спектакля подбегает к бутафору расчетливый антрепренер с приказанием:
— Яблоков не лопать!.. Да, потому что, да… завтра ведь опять комедия с яблоками будет… Пригодятся…
При таких экономических условиях, говорят, Смирнов накопил много денег.
XII
Театральное начальство. — Гедеонов. — Невахович. — Его рассеянность. — Куликов. — Яблочкин. — Мина Ивановна. — Мартынов в драматической роли. — «Свадьба Кречинского». — 1 00-летний юбилей русского театра. — Гастроли П.М. Садовского в Петербурге. — Два соперника: Садовский и Мартынов.
При вторичном поступлении на казенную службу, в корпорации, как шутя в то время говорили, театрального начальства я нашел некоторую перемену, не большую численностью, но важную по обстоятельствам. Директорствовать еще продолжал приснопамятный А.М. Гедеонов, неохотно тянувший свою начальническую лямку до двадцатипятилетняя юбилея, но его секретарь Александр Львович Невахович, брат известного карикатуриста М.Л. Неваховича, заменен был Борщовым, а всесильный режиссер Куликов — Яблочкиным.
В последние годы своей службы Александр Михайлович стал мало обращать внимания на театры, все свои обязанности он возложил на своих помощников: П.М. Борщова и П.С. Федорова, которые в конце концов стали полновластными хозяевами всех столичных театров. Гедеонов так положился на их способности в деле управления, что все подаваемые ими бумаги, сметы, предположения подписывал, не читая и даже не осведомляясь, что именно они предпринимают,. Эта халатность не проходила для театров бесследно, и всюду можно было наткнуться на упущения, на безобразные послабления или на превышения власти. У семи нянек всегда дитя без глаза: каждый действовал так, как ему угодно или, вернее, выгодно. Пошли интриги, сплетни, неприятности, образовалась какая-то сутолока, которую разбирать пришлось десятками лет…
Бывший начальник репертуарной части, Невахович, был слишком бездельным, новый — Борщов, наоборот, слишком деловитым. При Неваховиче начальника репертуара не было совсем заметно, его правами неограниченно пользовался Куликов, умевший вообще прибрать к рукам все то, из чего он мог выгадать пользу. Александр Львович был идеал доброты, любезности, обходительности, но так рассеян и беспечен, что положительно ни во что не входил, все доверял своим помощникам и главным образом режиссеру, который даже злоупотреблял его невзыскательностью и доверчивостью. Ко всему этому если прибавить еще то, что Невахович недолюбливал русского драматического театра и никогда почти в него не заглядывал, то получится очень интересный тип начальника русской драмы. Впрочем, он не был исключением: большинство из начальства было именно таковыми, ни хуже, ни лучше.
Об его легендарной рассеянности ходит много анекдотов, живописующих Александра Львовича как нельзя вернее. Вот один из них.
Раз является к нему канцелярский чиновник, у которого накануне умер пятилетний сын, и просит (Невахович, кроме репертуарной части, еще был секретарем директора) дать билет (удостоверение) от дирекции о смерти его сына, так как без этого не принимают покойника на кладбище.
— Занят я, — говорит торопливо Невахович, — видишь! А пришел… Некогда теперь, приди вечером.
Чиновник идет вечером на квартиру Неваховича. Там ему объявляют, что Александр Львович в театре.
Чиновник отправляется в театр. Входить в директорскую ложу.
Невахович оборачивается и спрашивает:
— Что тебе?
— Вы утром приказали придти за билетом…
— Ах, да, да, да… вспомнил… — проговорил Александр Львович и приказал капельдинеру дать ему ложу третьего яруса.
Николай Иванович Куликов, главный режиссер русской драматической сцены, в 1851 году вышел в отставку. Для Александринского театра это было крупным событием, так как
Куликов заключал в себе всю силу театральной администрации. Он был все — и директор, и начальник репертуара, и управляющий конторою и театром и, наконец, режиссером. Ни до, ни после него, ни один режиссер не пользовался такою неограниченною, нераздельною властью. Николай Иванович умел так ориентироваться на Александринских подмостках, что все зависело от него, а он ни от кого. Вследствие этого авторы, актеры, весь театральный штат преклонялся перед его могуществом и трепетал его резолюции. Пьесы для театра он выбирал сам по своему вкусу, роли распределял по своему усмотрению, бенефисы назначал по желанию, — все это заставляло и авторов, и актеров, и бенефициантов, ходить к нему на поклон и вымаливать его милостей. Впрочем, такие первачи, как Каратыгин или Сосницкий, на Куликова почти не обращали внимания, и с ними ничего нельзя было поделать по причине их заслуженности и расположения к ним императора Николая Павловича, остальные же не могли удержать за собою самостоятельности и находились все время в подчинении могущественного режиссера.
В истории русской и мировой культуры есть период, длившийся более тридцати лет, который принято называть «эпохой Дягилева». Такого признания наш соотечественник удостоился за беззаветное служение искусству. Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) был одним из самых ярких и влиятельных деятелей русского Серебряного века — редактором журнала «Мир Искусства», организатором многочисленных художественных выставок в России и Западной Европе, в том числе грандиозной Таврической выставки русских портретов в Санкт-Петербурге (1905) и Выставки русского искусства в Париже (1906), организатором Русских сезонов за границей и основателем легендарной труппы «Русские балеты».
Мария Михайловна Левис (1890–1991), родившаяся в интеллигентной еврейской семье в Петербурге, получившая историческое образование на Бестужевских курсах, — свидетельница и участница многих потрясений и событий XX века: от Первой русской революции 1905 года до репрессий 1930-х годов и блокады Ленинграда. Однако «необычайная эпоха», как назвала ее сама Мария Михайловна, — не только войны и, пожалуй, не столько они, сколько мир, а с ним путешествия, дружбы, встречи с теми, чьи имена сегодня хорошо известны (Г.
Один из величайших ученых XX века Николай Вавилов мечтал покончить с голодом в мире, но в 1943 г. сам умер от голода в саратовской тюрьме. Пионер отечественной генетики, неутомимый и неунывающий охотник за растениями, стал жертвой идеологизации сталинской науки. Не пасовавший ни перед научными трудностями, ни перед сложнейшими экспедициями в самые дикие уголки Земли, Николай Вавилов не смог ничего противопоставить напору циничного демагога- конъюнктурщика Трофима Лысенко. Чистка генетиков отбросила отечественную науку на целое поколение назад и нанесла стране огромный вред. Воссоздавая историю того, как величайшая гуманитарная миссия привела Николая Вавилова к голодной смерти, Питер Прингл опирался на недавно открытые архивные документы, личную и официальную переписку, яркие отчеты об экспедициях, ранее не публиковавшиеся семейные письма и дневники, а также воспоминания очевидцев.
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.