Воспоминания Андрея Михайловича Фадеева - [146]

В это-то тяжелое время общего смущения и всяких устрашительных ожиданий нашелся человек, который одним ловким словцом сумел развеселить смятенные души и вызвать смех на самых угрюмых, вытянутых лицах. Благодетель этот был граф Сологуб. Наслушавшись однажды в канцелярии наместника всевозможных мрачных, наводящих ужас толков о безотрадном положении дел, Сологуб стал в позу и с пафосом продекламировал экспромт:

Пускай враги стекутся!

Не бойся их, народ!

О Грузии пекутся:

Реад, Реут и Рот!

Никогда словцо не было сказано более кстати: оно быстро распространилось в публике и, как живительный бальзам, несколько дней услаждало и увеселяло удрученные Тифлисские сердца.

Все внимание главного начальства было обращено на дела войны, а потому проходили недели и даже месяцы без докладов управлявшему краем Реаду, что для меня не составляло особенной неприятности, тем более, что в это время у меня усилилась головная боль, привязавшаяся ко мне с некоторых пор. Но по делам, усложнившимся военными переполохами края, приходилось бывать у него часто, иногда по два раза в день. 6-го декабря, в день именин Государя, мы собирались у Реада на парадном обеде, а спустя недели полторы всем Советом поздравляли его с Высочайшею наградою.

16-го декабря было получено извещение об окончательном увольнении князя Воронцова от должности Наместника и о назначении на его место генерала Муравьева. О первом я, — так же как и большая часть из служащих и жителей Закавказского края, — немало и сердечно сожалел; о втором же, властвовавшем всего лишь только полтора года, скажу при заключении его служебного здесь поприща.

Между тем, тягостное положение наше в Тифлисе еще более омрачалось жестоким беспокойством за Крым. Почту ожидали с лихорадочным нетерпением — иногда она приносила утешительные известия, радостно ободрявшие нас, но часто они сменялись другими известиями, которые ложились тяжелым камнем на душу. Дни проходили под влиянием беспрерывно чередовавшихся, совершенно противоположных одни другим ощущений и сообщений, то оживлявших надежды, то угнетавших мучительным унынием. Вот все, что я могу сказать о смутном 1854-м годе. При всех тревожных событиях я по возможности оставался спокоен, поручив себя и всех своих покровительству Божию, и не обманулся.

Со времени моего прибытия в Грузию, 1855-й год был первым годом, в который я оставался безвыездно в Тифлисе до 9-го июня, занимаясь лишь исключительно текущими делами в Совете и Экспедиции.

В начале февраля Реад, для развлечения общества, задал блестящий бал, на который я впрочем не поехал, а были мои дети. В конце того же месяца, к общему сожалению, скончался уже давно хворавший, разбитый параличом, один из лучших Кавказских боевых вождей, генерал-адъютант князь Аргутинский-Долгорукий: его похоронили с большим парадом и при огромном стечении публики.

1-го марта последовал приезд в Тифлис нового наместника Муравьева. Известие о назначении его произвело в крае не слишком приятное впечатление и всякие суматошные толки. Всем было известно, что он всегда относился к Воронцову и всем его действиям враждебно: многие здесь его знали лично, с давних пор, и вероятно потому самому немногие ожидали его с удовольствием, а большая часть с волнением и как бы со страхом. Приехал он поздно вечером. Толпа публики, собравшаяся перед домом наместника, поглядеть на нового его и своего хозяина, с любопытством всматривалась в его особу при переходе из экипажа на крыльцо, и была немало удивлена, когда в самом скором после того времени, едва отъехал дорожный экипаж, к крыльцу подъехала коляска. Только что прибывший наместник снова появился у дверей, сел в нее и куда то уехал. Уехал он к экзарху. Все недоумевали, что за причина такой поспешности знакомиться с экзархом. Причина была вполне основательная. На следующее утро все объяснилось.

Новый наместник, Николай Николаевич Муравьев, привез с собою горестное известие о кончине Государя Императора Николая Павловича. Фельдъегерь с печальною вестью догнал Муравьева за несколько часов до его приезда в Тифлис. Можно себе представить, какое это произвело смятение, сколько было тревожных говоров и суждений по этому поводу. С одной стороны, неизвестность, чего ожидать от действий нового наместника, а с другой еще более, — чего ожидать от последствий нежданной кончины Государя при тяжкой и неблагоприятной войне! Все это заставляло всякого призадуматься о том, что будет. Спокойнее оставались те, которые держались простого правила: «что будет, то будет, а будет то, что Бог велит». В таких запутанных обстоятельствах, какие были в то время, ничего лучшего придумать было нельзя.

В тот же день, 2-го марта, все служащее, носящее мундир, военное и гражданское, присягало на Александровской площади новому Государю. Затем было представление новому наместнику.

Муравьев назначил мне доклады по вечерам. Скоро пришлось мне услышать его ворчание. 10-го марта я, в полной парадной форме, вместе с прочими откланивался уезжавшему Реаду. В тот же день я в первый раз обедал у генерала Муравьева. Обед был постный, по случаю великого поста. Потом ездил с ним в ботанический сад, и получил от него особое поручение.