Воспоминания Андрея Михайловича Фадеева - [132]

— «Нет, ваше височество! Я ничего не боюсь. Я только боюсь одни миши» (то-есть мышей).

Это откровенное признание бесстрашной княгини вызвало веселую улыбку на лице Наследника.

На четвертый день, 29 сентября, его высочество оставил Тифлис, а 3-го октября князь Воронцов последовал за ним. Вскоре и я предпринял небольшой объезд немецких колоний, недели на две, взяв с собой жену ною с внуками до Мариенфельда, где они остались подождать меня. Мне хотелось доставить им удовольствие пожить еще немного посреди зелени, погулять в садах до наступления зимы, когда Елена Павловна, по расстроенному здоровью, уже не могла выходить из дома до самой весны. В самом Тифлисе и его окрестностях и теперь (в 60-ых годах) мало зелени, а тогда еще было меньше. С одной стороны города, растянутого вдоль Куры, голые скалы, камни; с другой — обнаженные, пустынные горы. Всего только один сад, при доме наместника, недоступный для публики кроме одного раза в неделю, по четвергам, а в настоящее время и вовсе закрытый для нее. Другой сад, муштаид, далеко за городом, на той стороне реки, и не совсем удобный для прогулок. Затем, в городской немецкой колонии за Курой, при домах огороды и виноградники. Вот и все по части зелени. Теперь, по распоряжению князя Барятинского, на Александровской площади разведен парк, но еще долго надо дожидаться, пока он разрастется[105]. Во время этой непродолжительной поездки, я сильно простудился и долго страдал ревматической болью в зубах, лихорадочного свойства, от коей отделался только усиленными приемами хины.

В ноябре сын мой Ростислав снова определился на службу в Закавказскую артиллерию и назначен в легкую горную батарею 20-й бригады, квартировавшую в урочище Кусарах, Шемахинской губернии, на самой границе южного Дагестана. Я сам представил сына моего в офицерском мундире князю Воронцову, начальнику штаба Коцебу и князю Бебутову, которые приняли его очень приветливо. Чрез два месяца, 9-го января 1851-го года, он выехал к месту своего назначения; хотя я рад был его поступлению на службу, но с великою грустью расставался с ним. Тяжело было нам провожать его из дома, не зная, скоро ли придется увидеться, да и придется ли еще увидеться по неверности человеческой жизни вообще, и особенно при тех опасностях постоянной войны, которым подвергались тогда на Кавказе военные люди. Однако же опасения наши, по счастью, не оправдались, и мне пришлось увидеться с сыном моим гораздо ранее, нежели я тогда предполагал.

Между тем нездоровье мое продолжалось, а служебные занятия, со времени открытия экспедиции, все умножались, но все же далеко не в той мере и без тех неприятностей, как это было в Саратове, — от чего избави Бог всякого доброго человека. На этот раз занятия мои усилились вследствие передачи в ведомство государственных имуществ церковных имений края, по поводу чего князь Михаил Семенович возил меня к экзарху Грузии, для переговоров по этим делам. Я был знаком с преосвященным Исидором лишь по визитам, с этих же пор установившиеся деловые отношения заставили нас чаще видеться и сблизили нас до короткого, можно сказать дружеского знакомства, коим я тем более дорожил, чем лучше узнавал нашего достойного пастыря. Его давно уже нет в Тифлисе, он теперь занимает высокий пост митрополита Петербургского и Новгородского, но наши хорошие отношения этим не прервались и поддерживаются постоянной перепиской, котирую я сердечно ценю как знак его доброго расположения ко мне.

В марте 1851-го года начались снова мои обязательные разъезды, сперва по ближайшим поселениям и водопроводам, а потом в Елисаветпольский уезд и в раскольничьи поселения Шемахинской губернии. Колония Анненфельд находилась в том же бедственном положении как и прежде, но причинам гибельного климата, удушливого жара и чрезвычайного множества вредных насекомых в летнее время. Город Елисаветполь по прежнему красовался лишь одними вековыми, громадными чинарами, а народ повсеместно нуждался в пропитании: всходы на полях обещали хороший урожай, но признаки саранчи уже заранее понижали эти обещания. Колония Еленендорф в наружном виде значительно понравилась, много построилось и строилось новых домов, шелководство подвигалось, вообще благосостояние заметно развивалось. Здесь дела задержали меня опять дней на пять. Между прочим, я осматривал поля, сады колонистов и сделал приятную прогулку на гору Мурут, откуда открывается превосходный вид. В колонии мне рассказывали об одной удивительной проделке медведя, незадолго пред тем гулявшего в здешних местах, как и многие его собратья. Несколько человек немцев-колонистов шли в поле на работы. С одной стороны от них возвышалась стеной высокая скала, вдоль середины которой, над обрывом, тянулась узенькая тропинка, пробитая между камнями. Немцы увидели снизу, что по тропинке пробирается большой медведь, а навстречу ему, с другого конца, идет маленькая девочка, лет трех, колонистка. Встреча девочки с медведем была неминуема, разойтись не возможно; о помощи нечего было и думать, так как взобраться на скалу в этом месте совершенно не мыслимо, а немцы и не имели с собою никакого огнестрельного оружия, которым бы могли подстрелить медведя. Колонисты остановились в немом ужасе, бесполезными, бессильными зрителями этой потрясающей картины. Девочка шла сначала беззаботно, очевидно не замечая приближающегося зверя; расстояние между ними все уменьшалось, они сходились все ближе и ближе. Наконец, девочка увидела медведя, и остановилась как оцепенелая. Медведь тихо и мерно подвигался вперед, подошел к ней совсем близко, и в трех-четырех шагах тяжело поднялся на задние лапы. У зрителей внизу скалы заледенела кровь от ужаса, они молча смотрели на происходившее пред ними. Девочка стояла неподвижно. Медведь на двух лапах подступил к ней вплоть, протянул передние лапы, обхватил девочку за туловище, поднял ее — и перебросил через свою голову назад, за себя. Девочка упала на дорожку, а медведь, опустившись на передние лапы, спокойно продолжал свое шествие далее. Он просто удалил ее, как встретившееся на тропинке препятствие, и вполне этим удовольствовался. Немцы бросились в обход горы, взобрались на тропинку и нашли девочку уже на ногах, не только невредимою, но даже не слишком испуганною. Ее благополучно доставили в дом к родителям, которые, узнав о происшествии с дочерью, хотя и ужаснулись опасности, угрожавшей ей, но еще более умилились добродушием медведя, так же как и вся колония.