Воспоминания Андрея Михайловича Фадеева - [130]

В августе месяце стали ходить слухи, что в окрестностях Приюта завелась шайка разбойников, которые сильно пошаливают: зарезали духанщика, бесцеремонно разъезжают по почтовой дороге, тут же останавливаются на роздых в ожидании добычи, спокойно пасут своих лошадей, стреляют по проезжающим и все это днем, в виду казачьего поста и большой деревни военного поселения. По свидетельству местных жителей, подобных проказ не водилось в здешней окружности со времени вступления русских войск в Грузию.

Однажды, мы только что встали от обеда, часу в пятом, как услышали отчаянный вопль, и к нам во двор прибежал татарин, в изорванной одежде, весь в крови, с криками: «кардаш! кардаш!» что значит по-татарски брат. Он так задыхался, что едва мог говорить; однако мы кое-как поняли, что он со своим братом муллой возвращался в кочевку из Тифлиса, куда они водили на продажу скот; недалеко от Приюта на них напали восемь человек разбойников, ограбили их, забрали деньги, лошадей, брата застрелили, а его самого схватили, завязали глаза и потащили в овраг вместе с телом брата. Водили его долго, потом стали рассуждать, что с ним делать и куда им теперь идти; а татарин тем временем сдернул платок с глаз и потихоньку от них удрал. Они кинулись его догонять, но по оврагам, трущобам, за камнями, лесом, потеряли из виду, и татарину удалось добраться до Приюта.

В тот самый день у нас кстати обедали Тулаев и участковый заседатель князь Аргутинский, приехавший ко мне по делу, с десятком конных чапаров. Мой сын сейчас же всех их посадил на лошадей и, взяв еще с поста трех казаков, отправился на розыск по указаниям татарина. Этот последний, совсем еще растерянный, повел их не на место убийства, а в лес, откуда ушел, под конец спутался и никак ничего, не мог найти. Между тем смерклось, и, так как разъезжать в темноте наобум, по кручам, обрывам, непроходимому лесу, не привело бы ни к чему путному, они решили отложить поиски до следующего дня. Однако же на возвратном пути они напали на след: потоптанную лошадьми траву и на ней резкую полосу, по которой тащили мертвое тело. След привел к окраине глубокого оврага, куда ночью спускаться было невозможно без риска сломать себе головы, свалиться в пропасть и поломать лошадям ноги о пни и корни деревьев. Здесь же нашли папаху убитого, и должны были этим ограничиться.

На другой день поиски возобновились, но разбойников не настигли; а на дне глубокого оврага, в грязи, нашли труп убитого муллы. Поселяне перенесли его в приютскую казарму. На груди его, под чохой, хранилась книжка с выписками из корана и девять рублей денег, уцелевших от разбойничьих рук, захвативших у него двести рублей, вырученных за продажу скота. Тем дело и кончилось. — впрочем только с разбойниками, а с их потерпевшими жертвами, напротив, только с этого началось. Пошло следствие, приехал заседатель, задержал убитого и живого, наводил справки, ожидал прибытия лекаря для медицинского освидетельствования: лекарь не приехал. Наконец, через неделю, заседатель взял с родственников пострадавших татар посильную подачку и отпустил обоих братьев, — убитого полуистлевшего и живого полумертвого. Любопытно то, что заседатель нашел что взять даже с человека, уже ограбленного разбойниками. Надо полагать, что, если бы человек, имевший дело с заседателем, попался к разбойникам, едва ли они нашли бы у него что-нибудь кроме собственной кожи. Разбойники, убившие муллу, в ту же ночь украли у Тулаева из конюшни две лошади. Значит, отдохнув поблизости в лесу, они преспокойно вернулись снова на прежнюю почтовую дорогу за новыми заработками.

С наступлением осени наступили и мои служебные разъезды. Оставив жену мою с семьей еще в приюте, я с зятем моим Витте и сыном Ростиславом поехал чрез Манглис на Цалку. Лорийскую степь, и оттоле прямою дорогою в Александропольский уезд. Там меня в то время занимали две водопроводные канавы, под названием Боздаганской и Музуглинской, которые оживили большое пространство пустынной и плодородной степи, и открыли весьма удобное место для поселения до трехсот семей. Чуть ли эти канавы не были единственными, достигшими тогда цели их проведения. Не знаю, поддерживаются ли они теперь.

Я остановился на несколько дней в Александрополе, откуда ездил осматривать канавы, находящиеся невдалеке от него. На Музуглинской, в 25-ти верстах от города, меня неожиданно встретил нарочно приехавший из Сардар-Абада ко мне тамошний участковый заседатель Квартано, старый мой знакомый, еще с 1837-го года, но Пятигорску. Хотя должность участкового заседателя не совсем соответствовала его летам, — так как он сам считал себе за семьдесят, а князь Александр Иванович Барятинский (будущий наместник), очень любивший его, как веселого, приятного собеседника, насчитывал ему почти Мафусаилов век, — однако он был необыкновенно подвижной, живой старичок, вполне сохранивший бодрость телесную и душевную. Жизнь Квартано была сплетением самых необычайных авантюр. Но происхождению испанец, хотя родившийся в России, человек совершенно порядочный, образованный, знавший множество языков, он в молодости служил офицером в гвардии. Но вздумалось ему повояжировать. Взял отпуск и поехал за границу, объездил всю Европу, завернул в Испанию, нашел там своих родственников, какие-то дела по наследству, и там засел на много лет, забыв о своем отпуске и русской службе. Похождения его в Испании были самые разнообразные и превратные. Сначала ему везло, потом не повезло. Он путался в политические дела, в заговоры, ловеласничал, дрался на дуэлях, подвергался многоразличным неприятностям, попадал в самые безвыходные положения, вывертывался из них и снова попадался. Раз даже попал в инквизицию, тогда еще деятельную в Испании (в первой четверти века), сидел в подземелье, даже испытал слегка удовольствие инквизиционных пыток, но и оттуда как-то успел выскочить. Поступил в военную службу и, по тогдашним сумятицам в Испании, воевал со всякими врагами, чужими и своими; опять замешался в какую-то революцию, кажется Риего Нунеца, и опять попал в Мадридскую тюрьму, на этот раз очень серьезно, потому что его приговорили к расстрелянию. В таком печальном обстоятельстве, ему каким-то образом удалось дать о себе знать русскому посланнику, к которому он обратился как русский подданный и офицер, с просьбою о заступничестве. Посланник заступился, выручил его и отправил прямо в Петербург. Из Петербурга Квартано без дальних проволочек препроводили на Кавказ, в Нижегородский драгунский полк солдатом, кони он пребывал пятнадцать лет. Все эти злоключения нисколько не изменили его всегда веселого, беззаботно-добродушного характера. В полку он был любим товарищами и в приятельских отношениях с тогдашним полковым командиром Безобразовым. По производстве в офицерский чин, уже в преклонном возрасте, он послужил еще в полку несколько времени, потом перешел в гражданскую службу, проходил разные маленькие должности и наконец встретил меня на Музуглинской канаве в сане участкового заседателя. Впоследствии он поступил в мое управление лесничим, а затем пристроился на службу по провиантской части.