Воспоминания - [17]

Завидно было смотреть на эту конницу. Молодые здоровые ребята, хорошо одетые, дисциплинированные, не то что наши замухрышки. Правда, незавидная судьба была у этой дивизии. В дело их пустить не могли, так как ожидаемого прорыва не получилось, от бескормицы лошади погибли, и наши бравые казаки вынуждены были воевать в пехотном строю, что для них было делом непривычным. Двигались еще сутки и дошли до передовой, где сменили какую-то часть. Это было в районе Семисотки — Дальние Камыши, озеро Парпач.

Заняв позиции, мы тут же подверглись артобстрелу, очевидно, немцы заметили передвижение частей. И понесли, правда, небольшие, но все же потери. Теперь люди почувствовали, что они на фронте и шутки тут плохи. Так потекли фронтовые будни.

Ночью работы по отрывке окопов, ходов сообщения, кое-какие занятия с людьми, с рассветом артобстрел противником, целый день бомбежка с воздуха, минометный обстрел, а то и пулеметная трескотня. И если немцы нас все время беспокоили разнообразным огнем, то мы почти не отвечали ему — патронов было мало и приходилось их беречь. Снабжение шло через пролив, а он был все время под воздействием немецкой авиации, подводных лодок, да еще и заминирован. Вот такая обстановка приводила к тому, что артиллеристам отпускалось по 1–2 снаряда на оружие в день, а о пехоте и говорить не приходится, нам был дан только один приказ — берегите патроны. Гранат было по 1–2 штуки на бойца. Все это берегли на крайний случай. Что было совершенно непонятно, так это то, что нам запрещали пользоваться трофейным оружием. Плюнул я на этот запрет и приказал командирам взводов собирать немецкие винтовки и карабины, гранаты и сделать запас немецких патронов. Все это было совсем не сложно, ибо в любом занятом нами немецком окопе или траншее всегда был большой склад патронов и гранат. Мы это располагали у себя в отдельных местах, будто бы эти боеприпасы остались от немцев. Иначе перед начальством не оправдаешься. Трудности с доставкой боепитания сказывались также и на доставке продовольствия. Мы просто голодали. Бывали недели, когда весь суточный рацион питания составлял 50 грамм сухарей. Хлеб видели от случая к случаю. А если выпадал такой случай, то за хлебом для роты приходилось посылать полвзвода людей для доставки его на себе в вещмешках километров за 15–18. Пока хлеб приносили, по дороге часть съедали, и с этим ничего нельзя было сделать. Люди-то голодные. Конный транспорт не работал. Частые распутицы при керченской грязи и бескормица привели к падежу лошадей, а оставшиеся не могли тянуть пустую телегу.

Единственным выходом из такого тяжелого положения было найти и вскрыть яму с зерном, спрятанным населением при отходе наших войск. Даже когда находили такую яму с пшеницей, то потребить ее могли только в жареном виде — жарили на листах железа. Сварить не было никакой возможности — пресной воды нет, на морской воде не сваришь, а озера тоже соленые. Кроме того, нет топлива. Керченский полуостров безлесный, дома в деревнях каменные, все деревянное из разрушенных домов пошло на постройку укрытий и дзотов. Единственным топливом были ящики из-под артснарядов. Их приходилось воровать у артиллеристов — даром не давали. Такой ящик или крышки от него аккуратно разрубали на мелкие щепочки, и хранились они наравне с патронами. При каких-либо передвижениях все деревянное уносили с собой. Землянки, укрытия не отапливались, и все время, днем и ночью, были в холоде. Недосягаемой мечтой каждого было хотя бы на сутки попасть в теплую хату, переночевать под крышей в тепле. Крымская погода известна своею переменчивостью — то морозы, то оттепель, то дождь. Шинели мокрые, ноги мокрые, а обсушиться негде. Если снять сапоги, посушить портянки у небольшого костерка, то вряд ли сумеешь вновь надеть сапоги. Трудно теперь поверить, но я два месяца не снимал сапоги и совершенно не чувствовал ног. Так проходили день за днем. Все разрушенное бомбежками и артобстрелом приходилось исправлять ночью, но форменным мучением было вывести людей на работы. Мои грузины, как правило, в землянках снимали ботинки (на ночь), а потом их надеть не могли, и проходили буквально часы, пока их выгонишь из землянок. А политрук-грузин только выражал сожаление, и приходилось нам с политруком-русским «добывать» своих бойцов из землянок. Командиры взводов, тоже грузины, были не лучше бойцов. Здесь нужно сказать, что полк формировался на Кавказе на базе местного населения, и это было сплошное смешение языков. Были грузины, армяне, азербайджанцы, курды, осетины и другие мелкие национальности. Командный состав был тоже пестрый, как правило, командиры рот русские, на роту положено было два политрука — один русский, второй национал. Командиры батальонов — в основном русские, командир полка русский, а комиссар национал. К этому еще примешивалось различие в религиях. Грузины и армяне — православные, а азербайджанцы, чеченцы и др. — магометане. Все это создавало ряд неудобств, и в конце концов, уже во фронтовой обстановке, командование вынуждено было провести некоторую реорганизацию. Были созданы три батальона по национальному признаку: грузинский, армянский и азербайджанский с вкраплением мелких национальностей. Собственно, был распределен и командный состав — командиры взводов и политруки. Мне досталась грузинская рота. По существу, для меня ничего не изменилось, даже, может быть, стало хуже. Ведь грузины считали себя на особом положении — Сталин-то грузин! Не обошлось и без происшествий. Однажды, а это было приблизительно в середине января, пришел в роту закрепленный представитель СМЕРШа (контрразведка). Побеседовали мы с ним и, беседуя, подошли и стали возле одной землянки. Через некоторое время раздался выстрел, пуля просвистела над нашими головами, а из землянки выскочил здоровенный грузин с окровавленной левой рукой. Бросились мы к нему, начали выяснять, в чем дело, и он рассказывает, что чистил винтовку, а она внезапно выстрелила, и пуля попала в пальцы левой руки. Вызвали фельдшера, перевязали рану и еще раз допросили. Показывает то же самое. Осмотрели винтовку, а она снайперская, т. е. с оптическим прицелом, и рукоятка затвора загнута к ложу. В патроннике стреляная гильза. Спрашиваем: «Патронник чистил?» — «Чистил». — «Откуда взялся патрон?» — «Не знаю». — «Что потом чистил?» — «Сверху протирал затвор». — «Где держал левую руку?» — «Не помню». — «Чем нажал на спусковой крючок?» — «Наверное, пальцем». В общем, картина ясная. Чтобы прострелить левую руку, ее нужно было держать на дульной части винтовки. Нажать на спусковой крючок рукой очень неудобно, трудно до него дотянуться, но при длинных руках возможно. Случайно патрон в патронник сам заскочить не мог. В магазинной коробке пусто. Затвор закрыться сам не мог — рукоятка загнутая. Следовательно, случайность исключена, а этот случай — типичный самострел. Составили акт, и смершевец увел «воина» к себе. Через некоторое время позвонили из штаба полка, чтобы я туда явился. Пришлось пойти. Не дошел еще до штаба, как начался артобстрел из тяжелых орудий. Снаряды падали в районе штаба полка. Нужно было переждать артналет. Такие артналеты производились немцами, как правило, дважды в день. Потом мы узнали, в чем дело. Оказывается, со стороны Владиславовки, а иногда из Феодосии подходил немецкий бронепоезд с тяжелыми орудиями и совершал артобстрел наших позиций. Сколько ни пытались наши артиллеристы подбить его или разбить подъездные пути, ничего не получалось.