Воспоминания: 1826-1837 - [54]

Король Франции Карл X.

Император еще не нашел свободной минуты для поездки в Финляндию. Он, однако, не хотел откладывать это дело и отдал приказания об этой поездке. Вечером 30 июля в дорожном платье я прибыл во дворец, так как мне была оказана честь сопровождать императора в этой поездке. Я был немало удивлен, встретив в передних комнатах поверенного в делах Карла X господина Бургоэна, который взволнованный и весь в слезах выходил из кабинета императора. Он только успел сказать мне, что в Париже разразилась революция, когда меня позвали войти. Император только что получил подробности о знаменитых Июльских днях, о слабости короля и его сына, о прекрасном поведении королевской гвардии, которая под командованием маршала Мармона в конце концов пала только под численным натиском осаждавших и в особенности из-за непростительных ошибок в действиях правительства, поражение которого эта горстка преданных людей смогла лишь немного отсрочить. В третий раз Бурбоны были свергнуты с престола, не сделав ни малейшей попытки защититься, для чего требовалось хоть немного личного мужества. Использовав их трусость, Луи-Филипп взошел на трон, падению которого столь сильно способствовал его отец, поставив в истории бесчестие своего имени рядом с окровавленной головой Людовика XVI. Император был возмущен подобной слабостью и неловкостью законного принца и таким вероломством со стороны Луи-Филиппа.

На короткое время муж моей сестры князь Ливен оказался во главе министерства иностранных дел, граф Нессельроде, который из Варшавы должен был ехать на воды Карлсбада, воспользовался присутствием князя Ливена, приехавшего из Лондона, для того, чтобы снять с себя ответственность. Тем более что он считал, что в Европе положение дел столь спокойное, что оно позволяло ему заняться собственным здоровьем.

Все было приготовлено для путешествия, мы поехали на дрожках — той коляске, которая всегда служила императору Александру для поездок в Финляндию. Пока мы вдвоем ехали в этом хрупком экипаже, вся наша беседа проходила вокруг новостей из Парижа и вокруг последствий, которые это крупное событие должно было иметь на судьбы Европы. Вспоминаю, что, размышляя о причинах этой революции, я сказал, что «со времени смерти Людовика XIV французская нация, более развращенная, чем цивилизованная, опередила своих королей в делах и заботах по улучшению и изменению, что эта нация, которая тащила за собой на буксире решения слабых Бурбонов, что то, что еще долгое время предохранит Россию от несчастий революции, это то, что со времен Петра I именно наши государи тянули нацию в повозке своей славы, своей цивилизованности и своего прогресса во всех смыслах. Но в силу этого же не следует слишком подгонять цивилизацию, которая, будучи хотя бы раз предоставлена на усмотрение нации, вместо рассмотрения на уровне государей, привела бы к ослаблению власти и породила бы бунты».

В нескольких станциях от Выборга дрожки сломались, и мы были вынуждены пересесть в мои, еще менее удобные и крепкие, чем коляска императора. В Выборге (ранее русский город, снова передан Финляндии во время завоевания Великого княжества Финляндского) император остановился у греческого собора, где собрались его встретить губернатор и все военные и гражданские власти. После посещения укреплений, госпиталей и некоторых казенных зданий, украшавших этот маленький город, известный только по войнам между нами и Швецией со времен Петра I, и проведя в нем ночь, на следующее утро мы продолжили поездку и вскоре вступили в ту часть Финляндии, которая была недавно завоевана императором Александром.

Местность здесь была дикой, темной и устрашающей, лишь изредка вдали появлялись несколько жилищ. Дорога была узкой, извилистой, окруженной лесом вековых елей и более или менее высоких скал. Мимо них была проложена дорога, которая поднималась и спускалась по пригоркам, подчас весьма крутым и искривленным. Почтовые лошади, предоставление которых было повинностью крестьян, поочередно приходивших на станции со своими низкорослыми лошадьми, подчас без упряжи, сделали эту поездку очень опасной. Надо было иметь своего собственного кучера, свои вожжи и упряжь. На спусках эти лошади имели привычку бежать во всю прыть, из-за чего мы ежеминутно рисковали быть выброшенными на камни. Это было своего рода чудо — не сломать себе шею на протяжении нескольких станций. Местный исправник скакал впереди в небольшом двухколесном кабриолете, и его единственной заботой было снимать шляпу при каждом спуске для того, чтобы предупредить кучера императора с тем, чтобы он старался удержать коляску в равновесии. После этого кабриолет спускался с ужасающей скоростью, а мы следовали за ним таким же образом, несмотря на усилия императорского кучера господина Артамонова. Он был очень удивлен, что не смог укротить этих маленьких лошадей, своенравию которых было доверено существование государя России.

На одной из станций император пересел в маленькую крестьянскую телегу, я следовал за ним на другой, с тем, чтобы в нескольких верстах от большой дороги посмотреть на гранитные скалы, из которых в этом месте состоит берег Балтийского моря. Этот гранит используют для украшения Петербурга, откалывая от него колонны. Именно отсюда привезли гранит, составляющий все внутреннее величие Казанского собора, так же как и тот, что делает Исаакиевский собор самым красивым и большим сооружением современной Европы. В этом месте в данный момент занимались откалыванием от скалы огромного куска, который был предназначен для колонны памятника в честь императора Александра. Маленькая тропинка, по которой мы шли, чтобы добраться до цели, казалось, должна была привести в ад. Еловый лес, старые деревья которого были покрыты мхом, свидетельствовали о его почтенном возрасте. Из отверстий в земле несло гнилью, деревья были повалены, там и сям были разбросаны скалы, многие из них были разрушены истекшими веками — все это обрамляло скалистую тропинку. Глухой шум, который сначала показался звуками грозы, оживлял эти дикие места. Шум усиливался по мере нашего приближения, вскоре мы различили резкий звук железа, вбиваемого в камень. При дальнейшем приближении наши уши оглохли от грохота, производимого более чем сотней рабочих, которые одновременно орудовали железными инструментами в два пальца толщиной. Они держали их перпендикулярно к поверхности скалы и один за другим ударяли по ним огромными молотами с целью расколоть скалу. Там мы увидели один из балтийских заливов, который омывал эти гранитные массивы и облегчал их транспортировку для украшения Петербурга. Рабочие, которые были крестьянами из внутренних губерний России, прервали свой тяжелый труд для того, чтобы криками приветствовать своего государя. Затем они продолжили колоть гранит. Этот огромный кусок, который откалывали от скалы для Александрийской колонны, находился примерно в 60 шагах от уровня моря, почти в 300 шагах от его берега. Затем еще оставалось 200 шагов в глубину, которые надо было преодолеть для того, чтобы подойти к судну совершенно особой конструкции, которое должно было принять этот гигантский блок и отвезти его в Петербург. Все эти трудности, которые, казалось, превосходили человеческие силы, были преодолены и остались в анналах механических наук как памятник искусству, столь же уникальный, как и сама колонна.