Воспоминание о счастье, тоже счастье… - [86]

Столкнувшись с невозможностью обсудить это с главной заинтересованной стороной, отныне и навеки остававшейся со своими мало понятными простым смертным мыслями наедине, я убедил себя, что смогу найти им хорошее применение. Я ни у кого и ничего не крал: мать её получала то, что причиталось дочери. И, потом, это же из-за дурацкого того диска, который Шарли мне оставила. Он затерялся в памяти моей уже в пору моих похоронных дел, задолго до иностранного Легиона.

Всё было по справедливости или же, на худой конец, красивым исходом, ясным и нравоучительным, на пути из нищеты, куда ввергло меня моё мало похожее на жизнь одиночество.

На деле же, я так и не узнаю, кого ж это я любил: авантюристку ли, бедолагу, неудачницу несчастную, растяпу или звезду, в полном её блеске. Одно понял я наверняка, поздно правда: умела она держать слово.

Спасибо, Шарли! Всё классно! Особенно то, как деликатно предоставила ты мне время попрощаться с любовью, которой так бы я и не узнал, приди тебе в голову её со мной разделить. Если только страдание, которым ты меня при том одарила, и есть проявление твоей любви. Тогда спасибо тебе за то, что заставила меня страдать, а значит и жить. Не знаю, чем тебе и подтвердить бесконечную признательность мою; разве что, приду вот к тебе и чмокну в щёчку несколько раз. Видишь, снова я о тебе думаю; как ни крути, а вся моя нежность с тобой. До скорого, надеюсь; бегу слушать сюиту № 1 соль-мажор Баха, очень мне её не достаёт.

А союзницу свою, Пьеретту, вернувшую мне уверенность в себя, предам ли я? «Дело» она продала, хотя подозреваю, что кое-что всё же приберегла (так, мелочь, копейки, но эти инвестиции устоят при любой моде и против любых финансовых потрясений, так что не стоит таким пренебрегать). Как великодушная, но в этот раз вовсе не заинтересованная «посредница» в стряпне счастья для двух, пусть с её слов и созданных друг для друга существ, пожелала она укрыть нас под своим крылом и даже соучаствовала в воодушевлении нашем.

Отправив Шадию за мной в Нью-Йорк, подселив славную сию представительницу берберского племени в квартиру мою в Ситэ, а вместе с ней и присущие её природе нежность и страсть, убедившись что херувимчики никуда отсюда в ближайшее время не сбегут, мадам Дюпре, в кои то веки, смирилась с тем, что деревья бывают и голубыми, и фиолетовыми, и красными… любыми, лишь бы в том был толк. Даже некоторую сумму нам пожаловала; пополненной из кубышки Шадии, хватило нам её, чтобы открыть свою художественную галерею… Скромную.

Пьеретта настоятельно советовала нам убраться из здешних мест. Монс и Шарльруа не подходили, они казались ей излишне местечковыми. Навела справки у проверенных своих клиентов, весьма подивившихся разговорам о живописи. Совет был один и тот же — если что-либо и предпринимать, то только в Брюсселе; тот становился столицей Европы.

Не познай я головокружительного перемещения в Нью-Йорк, этого перенесения в другую страну, как из деревни какой-то в столицу, я бы испугался. А так я согласился, с одним условием: осуществления одной старой моей мечты. Хотелось мне экспозицию в Ситэ организовать; прощальный, так сказать, подарок мой. Я и теперь слышу то, что и как ответила мне Пьеретта:

— Послушай, малыш, я что-то не въезжаю. Что ты собираешься в Ситэ выставлять? Показывать нечего, да и они, как бы, без лоска этого обойдутся.

— А мы ничего и не станем выставлять, картины они принесут.

— Кто это они?

— Жители Ситэ.

— Ну и ну, парень, ты бредишь… ты вообще себе представляешь…

— Отличная мысль — перебивает Шадия, — красивая и смелая.

Пьеретта смотрит ей глаза в глаза.

— Ты только посмотри… теперь они оба против меня. А что мы с этого поимеем?

— Ничего, — отвечаю, — а вот обойдётся нам это в несколько тысяч франков, только их нельзя сравнить с тем удовольствие, которое мы им подарим.

— Послушай, — это Пьеретта мне говорит, — ты в Брюсселе-то, надеюсь, не станешь из себя Дон Кихота корчить, а не то: мухи отдельно, котлеты отдельно.

— Мухи… котлеты… не смешно, — отвечаю ей, с улыбкой.

— Я серьёзно, голубчик мой. Нечего меценатов из себя корчить, или как там называют тех, кто содержат артистов, у которых в кармане ни гроша? Что, я не права?

— Верно, Пьеретта, знаю, что мы без средств, но уверяю, такое не повторится. И вот, ещё что, прессу уговорите; заполучим на эту затею громкий отклик, и это уже настоящий трамплин.

— А вот в этом есть резон, мальчик мой…

— Не забывайте, что помимо любви к искусству, за мной числится ещё и торговля нижним бельём; я же как бы бухгалтер, по образованию-то.

Тендер в мэрии мы выиграли, конечно же, не без помощи Пьеретты.

В середине марта были напечатаны афишки о «семейной», в некотором смысле, экспозиции в Ситэ. Мы просили всех, кому это было интересно, мужчин, женщин, детей, приносить свои произведения до 15 мая в ратушу. Вернисаж 1-го июня 1989 года. Нам хотелось, чтобы всё случилось до начала каникул, потому как и из нищеты Ситэ, ценой огромных жертв, чаще тягостными и долгими переездами в совершенно раздолбанных машинах, но уезжали иммигранты на побывку в родные места, повидать близких.