Воспитание сердца - [3]

В ночи спеша, и, может быть, домой,

Плывет калека в лунном далеке,

Пустой штаниной машет налегке.

Движенья четкие — одной ногой,

Как если б был с рожденья без другой.

О если б этот страшный человек

Безногим был — чтоб не было калек!

Но он пошел, конечно, на войну,

В руке зажав и совесть и вину

Винтовкою, тяжелой, как нога,

Которую оставил у врага.

И враг его, такой же, как и он,

За дымный Рур иль шелковый Лион,

Не зная сам куда, стрелял, бежал,

И долго, мертвый, под дождем лежал...

Ночная улица светла, тиха,

А лунный диск — как не было греха.

Но ты, калека, что же ты молчишь,

Идешь-плывешь и страшно не кричишь,

Что вот опять над денежной горой

Банкир грозит военною игрой.

Человека убили

И ночь была,

и звезд предсветный знак,

и лебеди летели

и трубили,

на все смотрел я,

но не видел — как

убийцы

человека

вдруг

убили.

Когда узнал,

рассвет мне на земле

повторным показался

тем рассветам,

когда о правде

грезили в семье,

когда расстрел

наутро

был ответом.

Настойчивая память иногда

сжимает время,

время — неподвижно...

Я помню,

да:

военная беда

людей сжигает,

вот кричат,

вот слышно —

вот слышен в темноте

предсветный шаг

облавы на людей,

которым нужны

свобода,

равенство

и где душа

с другой душой живет,

и души

дружны!

Но для беды

так быть

никак нельзя:

среди людей,

среди их трудной дружбы,

глупейшей провокацией скользя,

все та же мерзость

в мире

ищет

службы.

Она — вот здесь,

она — и там опять

свое сует,

каналья,

первородство, -

откормленная девка,

чтоб «гулять»,

чтоб сжечь и юность

проклятым уродством...

Убили человека.

Средь врагов

с гвоздикою стоял,

с улыбкой!

И дрогнул мир

аттических богов:

всплеснуло

сердце

Золотою

Рыбкой.

Неравенство

— С тобой мы умные, пусть дурачки

Наивно верят в равенство и братство! —

Сказал прохвост, мигая сквозь очки

Туманом глаз и жадностью богатства.

Сказал и ждет, что вот и я скажу

По-умному, с улыбкою Пилата,

Что де, увы, неравенства межу

Природа сохранит, и не богата

Она талантами, как я и ты, —

Ведь ты да я...

Но в этот час вечерний,

Вся светлая, из облачной гряды

Звезда взошла, невидимая черни;

Звезда сказала девичьим лицом:

Ни равенства

ни братства

с подлецом.

«...так будете? — Приду, приду, конечно…»

А.М. Ремизову

— ...так будете? — Приду, приду, конечно.

— За баккара вам рады все сердечно!

— Иван Иванович, на бирже чайной

Такой был бум вчера, такой урон!.. —

Беседу пошлости подслушал я случайно

На кладбище во время похорон.

И я смолчал. Да что сказать такому

Нелепому движению сердец...

А бес шептал: «Такому иль иному

Движению, но будет все ж конец».

И долго слышал я, уйдя от всех,

Старухи крашеной недобрый смех.

Письмо из Парижа

По четвергам у нас воют сирены.

Так было тогда

(лет двадцать тому),

когда

средь сожженной

цветущей сирени

умирали дети в огне

и дыму.

Проклятые звери выли

и выли,

мирных людей терзали,

губили...

Для чего же воют сирены теперь,

пусть не в пожарах

и раз лишь в неделю?

Дети толкуют:

«Проголодался зверь»...

И я им верю,

невольно верю:

«Малая кровь» Азиатов иль Негров

не поит до отвала

и зверя тревожит,

вот и воет он

на перекрестке ветров —

чтоб океаны крови, —

он может!

Порой завыванье его такое,

что

кажется,

ему все

невмоготу:

если нельзя ему

в кровавом вое —

весь мир пусть погибнет

в смертельном поту...

А мирные руки

беды не хотят;

им бы —

чтоб в смерти

ничто не бредило:

они жалеют

и слепых котят,

как же им —

чтоб Человека

не было?!

Мильонным согласьем

туже

и туже

сплетаются руки:

зверь им не нужен!

Потому-то и воет дикий зверь,

кутаясь злобно пещерной метелью,

ведь он

не может иначе

теперь, —

впустую

воет

однажды

в неделю.

Ложь

Диким пропадом морочит

Сонмы ночи, стаи дней,

Чтоб случилось все, как хочет, —

Все покорно было б ей.

Что же разум, — иль тревогой

Опьянен он сгоряча?

Или путнику дорогой

Он — не солнце, а свеча?

Задувает черным ветром

Мою жаркую свечу;

Задыхаюсь в ветре этом,

Окрест людям я кричу:

Человек я,

а не витязь,

Кто в дороге — отзовитесь!

Друзья

Откуда сон пришел ко мне такой —

В бессонности парижского гуденья! —

Черты развеянного прочь виденья

Слились вдруг вновь, и доброю рукой

Ведом я был среди высоких трав

Степи курганной, сердцем отпылав.

И той степи как будто нет конца,

И взлетным воздухом мерцают звуки;

Здесь тетивой звенели жарко луки

В полдневный зной, у древнего Донца,

Чтоб пахарь сеял мирное зерно,

Чтоб жизнь текла как пенное вино.

Увидел дом — как бы громаду скал,

Переплетенную садами и цветами,

Овеянную синими ветрами,

И кто-то издали знакомо звал

Как гостя жданного, чтоб в дом вошел,

И дом тот был огромно не тяжел.

А я, как проклятый, бездомный весь,

Но тоже весь взволнованный сознаньем,

Что вот в необычайном полдне раннем

Встречает Родина, — Россия здесь! —

Что может в дом войти лишь верный друг,

Как все друзья, живущие вокруг.

Сказал я Родине: Привет Тебе,

Пришел к Тебе я страшными путями;

В пути узнал я: с трудными гостями

Ты любишь спорить о лихой судьбе;

Но что в Тебе и чем жива душа

Узнал в Париже я, едва дыша.

И в дом вошел, — как крыльями влеком: —

Ничто не чуждо, но чудесно ново,

Как речь родная, где любовно слово;

И юными друзьями, как венком,

Я окружен был... Но уже мерцал

Рассвет; железами Париж бряцал.

Родина

...смотрю в Тебя! О, как чудесны дали

В глазах Твоих от этого огня,