Воспитание - [46]
Пора домой: еще одна кучка, еще один рой!
Пора.
Возвращаясь по темнеющей дороге, позади или впереди святого отца, оборачиваясь к нему, мы оцениваем и сравниваем увиденное с историческим временем той или иной империи, нации: точно так же Господь отвергает неугодные народы.
Мы знаем, что происходим от обезьяны, наши святые отцы не возражают против этого; и с раннего детства я знаю, что наши предки с трудом встали на ноги; но здесь, где уверенность в том, что я существовал еще до вступления в земную жизнь, воодушевляет меня изо дня в день, ночь за ночью, поскольку я воспеваю ее в гимнах и мечтаю о ней после религиозного наставления - Деяния апостолов, Послания апостола Павла, чуть-чуть Откровения, - что есть Время? И что такое рождение? И что это за физическое действие - в постели?
В июне мы косим траву с хуторскими крестьянами, от перекрестка семенской и жуберской дорог до леса Эха срезаем косой отаву.
За год я вырос, но трава доходит мне до бедер: у старых учеников взрослые косы, а мы, младшие, сзади с серпами; мы движемся по оголенному лугу, где бегают покалеченные лесные мыши, извиваются обрубки ящериц и змей, рассеченных надвое, натрое; по срезанным цветам, большим и маленьким, по лютикам вокруг раскрытых родников, по большим макам, василькам, чертополоху, уже редким бледно-пурпурным куколям.
Пока мы ворошим сено, тень леса движется к нам, мы встречаемся с ней под вечер: теперь косы и серпы стучат по колючему кустарнику на опушке. Отложив орудия, мы бежим промеж деревьев в сетках лучей, кричим все громче и громче, чтобы эхо, доносящееся снизу, из глубины, звучало дольше. Мы шепчем как можно тише, так что эхо больше не улавливает наш голос; какой крик, множество объединенных криков, помешают ему откликнуться?
- ...Таласса! Таласса![241] (Чтобы превратить наше плато обратно в море? Мы находим там много ископаемых.)
- ...Убивайте всех, Бог узнает своих![242]
Ртами, забитыми дикой земляникой, мы шепотом, треть из нас ломающимися голосами, изрекаем французские, латинские, древнегреческие стихи, в надежде, что эхо принесет взамен новые.
Мы знаем письмо мадам де Севинье[243]: «Известно ли вам, что значит ворошить сено?», которое нас жутко смешит - и жутко возмущает своим равнодушием к казни восставших крестьян Витре[244].
Немного спустя мы устраиваем для отца Саланона конкурс на лучшее французское сочинение: его тема «Возвращение стада».
В теплое время года, из окна учебного зала я каждый день вижу коров, бредущих вдоль стены двора до загородки со статуей девы Марии, порой какая-нибудь чешет шею о верх стены и слегка приподнимает над ней голову, устремляя взор к нам, пока мы учимся или выполняем письменное задание.
Как описать быков, коров и телят, испражняющихся на ходу? Как это объяснить, истолковать? Что вблизи хлева скот с набитым травой животом расслабляется?
Это конец учебного года, трудности которого лишь укрепили мою волю: я описываю, что лучше всего могу делать к тому моменту, и мне все равно, что другие, включая самых близких, могут написать в это же время.
Ночью святой отец дежурит в алькове с окошком, выходящим в дортуар, где мы спим, и проверяет наши письменные работы: я полночи не смыкаю глаз, следя за ним, его тенью: сколько тетрадей он уже проверил? Добрался ли до моей? Правильно ли я написал «телка» вместо «маленькая корова»?.. На следующий день святой отец возвращает нам наши работы с оценками: я первый, но всего на два-три балла опережаю второго, Жана Ж., прилежного, набожного, сдержанного крестьянского сына с хутора близ Большого леса. Видя мое огорчение, святой отец поднимает обе работы в обеих руках и объясняет нам, что «реальность» - это еще не все, необходимо вложить «себя» и «свое» - личное есть всеобщее, - следует работать над колоритом, ритмом. «Осел, идущий в Китай, не вернется оттуда конем».
*
Первый день больших каникул, назавтра после выпускного, прощание со святыми отцами и товарищами, сердце выскакивает из груди: с чего начать? Велосипед? Музыка? Живопись? Сначала наесться, наконец-то до отвала: впредь никаких «порций»; несколько ломтей хлеба вместо одного, свежее мясо вместо консервов, картофель с молоком, маслом и сыром, мясная запеканка, молоко вместо «антезита»[245]; лишний кусок шоколада, лишний кусок айвового пата; горячий шоколад, сколько угодно мармелада, сколько угодно лапши в сухарях, - иллюзия, конечно, в большой-то семье; но прежде всего: хлеб, хлеб, хлеб!
Затем рисовать, снова взяться за рисунок и живопись - с фортепьяно покончено, слишком дорого, - и потому велосипед, с братом или кузенами; либо, наконец, наедине с матерью. Но как ей повсюду меня сопровождать, если и мои сестры приехали из сент-этьенского пансиона «Птицы», а мой старший брат - из сен-шамонского Общества Марии? Их тоже необходимо окружить лаской и осыпать поцелуями, соскрести с них пансионную накипь, расслабить их мышцы, речь; ведь мать нужна моему младшему брату и нашему пятимесячному братцу.
Но у нас с ней все же есть свои места: на ардешской дороге в Бюрдинь, с точки над железной дорогой, откуда виден наш городок в своей туманной яме, который я рисую с натуры тушью в китайском стиле, перед стелой двум молодым партизанам, расстрелянным здесь немцами летом 1944 года; на верхнелуарской дороге в Сен-Совёр-ан-Рю, небольшой отрог с очень старой и заброшенной фермой наверху, напоминающей матери ту пору ее жизни, о которой она обещает когда-нибудь рассказать... мы рисуем и пишем красками с возвышения в местечке под названием Ле-Ноаре.
Впервые на русском языке один из самых скандальных романов XX века. "Эдем, Эдем, Эдем" — невероятная, сводящая с ума книга, была запрещена французской цензурой и одиннадцать лет оставалась под запретом.
Впервые на русском языке один из самых скандальных романов XX векаПовесть «Могила для пятисот тысяч солдат», посвященная алжирской войне, страсти вокруг которой еще не успели утихнуть во французском обществе, болезненно переживавшем падение империи. Роман, изобилующий откровенными описаниями сцен сексуального насилия и убийств. Сегодня эта книга, впервые выходящая в русском переводе Михаила Иванова, признана величайшим и самым ярким французским романом современности, а сам Гийота считается единственным живущим писателем, равным таким ключевым фигурам, как Антонен Арто, Жорж Батай и Жан Жене.Публикация «Могилы для пятисот тысяч солдат» накануне майского восстания в Париже изменила направление французской литературы, превратив ее автора — 25-летнего ветерана алжирской войны Пьера Гийота — в героя ожесточенных споров.
Я написал пролог к «Эшби» в Алжире, за несколько дней до моего ареста. «Эшби» для меня — это книга компромисса, умиротворения, прощания с тем, что было для меня тогда самым «чистым», самым «нормальным» в моей прошлой жизни, прощания с традиционной литературой, с очарованием англо-саксонской романтики, с ее тайнами, оторванностью от реальности, изяществом и надуманностью. Но под этой игрой в примирение с тем, что я считал тогда самым лучшим, уже прорастал и готов был выплеснуться мощный бунт «Могилы для 500 000 солдат», подпитывавшийся тем, что очень долго скрывалось во мне, во всем том диком и «взрослом», в чем я не решался признаться даже самому себе, в этой грубой варварской красоте, таившейся в глубине моего прошлого.Пьер Гийота.
Виктор Николаевич Харченко родился в Ставропольском крае. Детство провел на Сахалине. Окончил Московский государственный педагогический институт имени Ленина. Работал учителем, журналистом, возглавлял общество книголюбов. Рассказы печатались в журналах: «Сельская молодежь», «Крестьянка», «Аврора», «Нева» и других. «На реке черемуховых облаков» — первая книга Виктора Харченко.
На пути к мечте герой преодолевает пять континентов: обучается в джунглях, выживает в Африке, влюбляется в Бразилии. И повсюду его преследует пугающий демон. Книга написана в традициях магического реализма, ломая ощущение времени. Эта история вдохновляет на приключения и побуждает верить в себя.
Прогрессивный индийский прозаик известен советскому читателю книгами «Гнев всевышнего» и «Окна отчего дома». Последний его роман продолжает развитие темы эмансипации индийской женщины. Героиня романа Басанти, стремясь к самоутверждению и личной свободе, бросает вызов косным традициям и многовековым устоям, которые регламентируют жизнь индийского общества, и завоевывает право самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.
Вторая часть романа "Мне бы в небо" посвящена возвращению домой. Аврора, после встречи с людьми, живущими на берегу моря и занявшими в её сердце особенный уголок, возвращается туда, где "не видно звёзд", в большой город В.. Там главную героиню ждёт горячо и преданно любящий её Гай, работа в издательстве, недописанная книга. Аврора не без труда вливается в свою прежнюю жизнь, но временами отдаётся воспоминаниям о шуме морских волн и о тех чувствах, которые она испытала рядом с Францем... В эти моменты она даже представить не может, насколько близка их следующая встреча.
Каково быть дочкой самой богатой женщины в Чикаго 80-х, с детской открытостью расскажет Беттина. Шикарные вечеринки, брендовые платья и сомнительные методы воспитания – у ее взбалмошной матери имелись свои представления о том, чему учить дочь. А Беттина готова была осуществить любую материнскую идею (даже сняться голой на рождественской открытке), только бы заслужить ее любовь.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.
Несмотря на название «Кровь на полу в столовой», это не детектив. Гертруда Стайн — шифровальщик и экспериментатор, пишущий о себе и одновременно обо всем на свете. Подоплеку книги невозможно понять, не прочтя предисловие американского издателя, где рассказывается о запутанной биографической основе этого произведения.«Я попыталась сама написать детектив ну не то чтобы прямо так взять и написать, потому что попытка есть пытка, но попыталась написать. Название было хорошее, он назывался кровь на полу в столовой и как раз об этом там, и шла речь, но только трупа там не было и расследование велось в широком смысле слова.
Опубликованная в 1909 году и впервые выходящая в русском переводе знаменитая книга Гертруды Стайн ознаменовала начало эпохи смелых экспериментов с литературной формой и языком. Истории трех женщин из Бриджпойнта вдохновлены идеями художников-модернистов. В нелинейном повествовании о Доброй Анне читатель заметит влияние Сезанна, дружба Стайн с Пикассо вдохновила свободный синтаксис и открытую сексуальность повести о Меланкте, влияние Матисса ощутимо в «Тихой Лене».Книги Гертруды Стайн — это произведения не только литературы, но и живописи, слова, точно краски, ложатся на холст, все элементы которого равноправны.
Лаура (Колетт Пеньо, 1903-1938) - одна из самых ярких нонконформисток французской литературы XX столетия. Она была сексуальной рабыней берлинского садиста, любовницей лидера французских коммунистов Бориса Суварина и писателя Бориса Пильняка, с которым познакомилась, отправившись изучать коммунизм в СССР. Сблизившись с философом Жоржем Батаем, Лаура стала соучастницей необыкновенной религиозно-чувственной мистерии, сравнимой с той "божественной комедией", что разыгрывалась между Терезой Авильской и Иоанном Креста, но отличной от нее тем, что святость достигалась не умерщвлением плоти, а отчаянным низвержением в бездны сладострастия.
«Процесс Жиля де Рэ» — исторический труд, над которым французский философ Жорж Батай (1897–1962.) работал в последние годы своей жизни. Фигура, которую выбрал для изучения Батай, широко известна: маршал Франции Жиль де Рэ, соратник Жанны д'Арк, был обвинен в многочисленных убийствах детей и поклонении дьяволу и казнен в 1440 году. Судьба Жиля де Рэ стала материалом для фольклора (его считают прообразом злодея из сказок о Синей Бороде), в конце XIX века вдохновляла декадентов, однако до Батая было немного попыток исследовать ее с точки зрения исторической науки.