Восьмой участок кладбища - [3]

— Ты чо, Лопата, совсем шизанулся? — остановился рядом с ним Салов. — Тот тёмным был.

— Точно тёмным?

— Зуб даю! Веди к твоему Степанычу.

— Семеныч он, — приходя в себя, поправил Лопатин.

Старик гостям обрадовался.

— Почитай круглый год здесь живу, — ставя на плиту чайник, рассказывал он. — А чего в городе делать? Печка в доме есть, тишина, покой. Короче, зимой я за негласного сторожа, кое-кто даже доплачивает, чтобы за домиками приглядывал.

— А Верки Сычевой дача здесь, не знаете? — неожиданно спросил Салов.

— Верки-то? Здесь, неподалёку.

Землекоп удовлетворённо хмыкнул: выходило, от Веркиной дачи ходить на работу даже ближе, чем из дома.

За чаем перешли к разговору.

— Ох, и завод у нас был! Немецкие станки, лучшая в России пластмасса. Канистры, ведра, тазы — у меня до сих пор в сарае десять штук валяются. Лыжи детские. Пробки винные. Чего только не делали!

— Ты Степку Незаметного помнишь?

— Всех вроде помню, а такого нет, извините, мужики. Был бы дома — позвонил кадровику. А здесь у меня и телефона нет.

— Как ты ваще без телефона живешь, на?

— Да зачем он мне? Раньше, как было: договорились люди встретиться и каждый вовремя приходит. Ну, пять-десять минут не в счёт. А сейчас? Чуть что, сразу за телефон хватаются: опоздаю на полчаса, буду через час… Тьфу! Или взять компьютеры ваши. Мне в банке квитанцию об оплате капремонта полчаса печатали. То у них программа зависла, то пароль изменился, то связи с базой данных нет. Вот даже кнопки эти поганые в лифте? Раньше войдут люди и спрашивают: какой вам этаж? А теперь? Каждый свою кнопку нажал и едут молча.

— Ну хоть номер этого кадровика ты помнишь?

— Номер-то? Помню, конечно. Память у меня хорошая.

— На тебе телефон, звони.

Разговаривал Семеныч долго: болячки, поликлиники, погода, урожай…. Салов уже злиться стал, но тут старики перешли к делу. И за пять минут выяснилось, что Незаметный Степан Иванович уволился с предприятия за год до кризиса: его избрали депутатом районного совета. В совете он работал два срока подряд, но затем какой-то горлопан понравился избирателям больше. В последние годы сильно болел, врачи говорили — последствия ранения в живот. Кадровик действительно знал много, они были соседями.

Попрощавшись, Семеныч отдал трубку Салову, поправил очки и хмуро посмотрел на гостей.

— Чего ж вы мне голову морочите? — спросил он.

— В смысле, на? — не понял Лопатин.

— С бородой у вас кто из землекопов?

— Михалыч.

— Вот он и хоронил вчера. Кадровик его в последний путь провожал, говорит, мужик очень хороший был. Только скромный шибко.

5.

Контора кладбища, отделанная мрамором и гранитом, тонула в лучах заходящего солнца. Заасфальтированная площадка, расчерченная косыми белыми полосами под парковку машин, почти опустела. Но привычной томной вечерней тишины не было и в помине. Над маленьким Моськой нависал огромный бородатый мужик со здоровенным фингалом под заплывшим глазом.

— Твой наряд? — рычал он, тыкая бумажкой под нос директору.

— Не помню я такого наряда! — кричал в ответ Моська.

— Ты меня из Тамбова вызвонил, потому что их уже отпустил и найти не мог! — указав в сторону подошедших сменщиков, сердито заявил мужик. — Подпись свою узнаёшь?

— Не узнаю! Выкапывай обратно, не положено там хоронить.

— Чо?!

— Выкапывай и никаких разговоров!

— Замолчите.

Салов произнес это тихо, даже не повысив голос, но оравшие друг на друга мужики разом смолкли и удивленно обернулись к нему. Было в голосе землекопа нечто такое, что заставило их послушаться. То, что придает словам вес и силу — полная убеждённость в своей правоте. Грубые черты его изменились, закатное солнце оттенило их, сделав лицо похожим на старые портреты. Их рисовали мастера, искавшие в лицах не схожесть, а смысл.

— Не будем мы трогать эту могилу! — сказал, словно вынес решение Салов. — Нельзя.

— Почему? — неожиданно тихо, почти шепотом спросил Моська.

— Вы не поняли ещё? Пока отец с мамкой пацана растили, отличная семья была. Пока он учился — его класс Олимпиады выигрывал, пока воевал — наши фанатиков давили, пока работал — завод отличные товары выпускал, пока в райсовете был — дороги асфальтировали, школы открывали и детские сады строили. А как уходил — всё рушилось.

— Так кто же он? — огладил перебинтованной рукой бороду Михалыч.

Салов пожал плечами.

— Незаметный человек, — ответил он, — на которых земля держится.

— Выкопаем, на — и планете трындец?

На слова Лопатина напарник не ответил, только как-то странно ухмыльнулся, после чего достал помятую пачку сигарет и предложил товарищам. Взяли все, даже некурящий Моська.

— Чо там в Тамбове, Михалыч? — переключаясь на другой разговор, словно все важное уже решено, спросил Салов. — Развелись твои?

— Ты не поверишь, — осторожно потрогал фингал бородач. — Пока мы стенка на стенку дрались, они помирились и укатили в Таиланд по горящей путевке.

— Вот видишь…

— Чо вижу?

Вместо ответа Салов достал из кармана телефон и набрал номер:

— Верка, ты? — спросил он. — Давай завтра на дачу сходим? Должок за мной!