Восьмой день недели - [101]

Пелагея открыла глаза, приподнялась на локте, всматриваясь в угол комнаты. Никого не было видно. Она снова уронила голову на подушку, подумала: «То ли сон привиделся, то ли голос Кирьяна слышала?.. Ищите великую тайность, люди…»

* * *

Виктор шагнул из комнаты цехового комитета профсоюза, как из парной, подставил правую щеку под вентилятор в коридоре конторы. В ушах еще звенели голоса, он не мог бы сейчас сказать, чьи они. Все слилось в один многоголосый шум. Перед мысленным взором почему-то стояли сразу два лица: каменное — Максименкова и раскрасневшееся, постоянно меняющееся — Николая Николаевича. У Максименкова действительно было странное лицо. За все время заседания ни разу не усмехнулся, не возразил. Смотрел невидящим взглядом куда-то мимо его плеча. Зато члены цехового комитета наговорились всласть. Такой «активности» давно Виктор не видел. Высказывались на повышенных тонах, бесцеремонно перебивали друг друга. Он попытался восстановить весь ход заседания. Поначалу повестку дня приняли хорошо. Придерживались выжидательной позиции. Молчали, когда он зачитал «для разгона» статью 499 из «Свода законов Российской империи», изданную около ста лет назад. Этот «Свод» нашел в старых книгах прадеда. В статье говорилось, в частности, следующее: «…рабочими людьми называются…. дурного поведения… незаконнорожденные, иноверцы, ссыльные, а также лица, исключенные из цеха вольных матросов». «Конечно, — сказал он после этого, — разве можно было от прежних забитых работяг ждать душевного сочувствия в пользу фабриканта или заводчика. А мы? Это же наш завод, советский завод». Как он верил в своих людей, можно сказать, боготворил их, был уверен: каждый готов на все ради родного завода. А что вышло? Видимо, не эти слова Виктора взбудоражили членов цехкома. Они были наэлектризованы его прямолинейным предложением: перейти на работу по скользящему графику — работать в субботу и воскресенье, а выходные получать в иные дни недели. Сигнал, вероятно, подал одни из мастеров, который бросил из угла желчную фразу: «Ты, парень, мозги нам не пудри. По-твоему, рабочий человек всегда в виноватых».

Он пытался изо всех сил отнестись к разгоревшемуся спору с юмором, поддакивал самым громкоголосым, позже пробовал записывать рациональные мысли… «Да, да, конечно, кардинально решить вопрос с детским садиком… отрегулировать вопрос о заработной плате. «Отбило руки» то, что очень волновался Николай Николаевич. Нервным движением все время поправлял галстук, ерзал на месте, то и дело посматривал на часы, будто ему не терпелось дождаться окончания заседания местного комитета.

Предложение Виктора «забодали» сходу, единогласно. Стоя сейчас у переходной галереи, не замечая потока свежего воздуха, Виктор почувствовал, что распаляется. То ли это была злость, то ли нахлынула боевитость, он не мог понять. Кто-то мягко тронул за рукав. Виктор обернулся, готовый наговорить первому попавшемуся кучу дерзостей. Перед ним стоял Николай Николаевич.

— Чем обязан? — резковато спросил Виктор.

— Слушай, Витек, проводи меня немного, — мягко попросил председатель завкома. — Уже поздно, а мне пройтись пешком захотелось. Голова от говорильни разболелась. — Решительно взял Виктора под руку.

Они вышли из цеха на аллею, обсаженную молодыми березками, деревца успели выбросить к теплу и свету клейкие листочки. Фонари смутно освещали посыпанную гравием дорожку. Не сговариваясь, присели на скамью.

— На заседании вы красиво отмолчались, — не без ехидства заговорил Виктор, — смею надеяться, что хоть здесь, без свидетелей, выскажете свое мнение. Обычно рабочий класс должен поддерживать новое, о вы… — откровенно злился на Николая Николаевича. Приди он своевременно на помощь, неизвестно, чем бы кончился разговор на заседании комитета профсоюза. «Там отмолчался, сейчас начнет оправдываться», — подумал Виктор с неприязнью.

— Знаешь, о чем я жалею, — спросил Николай Николаевич.

— О потерянном времени?

— Нет. Жаль, фотографа не оказалось на заседании цехового комитета, — невесело улыбнулся, — запечатлел бы тебя. Как менялось твое лицо, сколько было в нем экспрессии, чувств, а в целом ты был похож на разгневанного цыпленка с длинной шеей.

— Николай Николаевич, я попросил бы воздержаться от подобных высказываний, — вскинулся Виктор, — достаточно наслушался на заседании. Вы старше меня, но никто не давал права разговаривать подобным тоном. — Виктор никак не мог понять, куда клонит председатель завкома. Одно было несомненно: это свидание было не случайным. Николай Николаевич должен сказать ему что-то весьма важное.

— Зря обижаешься. Разве забыл: в русском народе самые ласковые из ласковых слова: «Ах, ты мой глупенький! Ах, ты мой дурачок!» А если серьезно, — Николай Николаевич поднес руку с часами ближе к глазам — на улице уже смеркалось. — О, у нас еще есть время для собеседования. Начну с конца: ты, Виктор Константинович, предложил великолепную, жизненно важную для цеха, для всего завода идею. Скользящий график — палочка-выручалочка.

— Издеваетесь?

— Да, издеваюсь над твоим мальчишеством! — серьезно проговорил Николай Николаевич, — славу, что ли, делить не хотел? Зря, сошлись бы славой, как писал поэт. Это нужно уметь: пригласить председателя завкома профсоюза, Максименкова к раздаче праздничного пирога, который тайком испек, даже не предупредил, о чем пойдет речь. Что ж, итог известен: мало того, что вместо пышек получили шишки, подорвали веру людей в хорошее дело.