Восьмая личность - [119]

Взгляд моих бесполезных глаз скользит по алебастрово-белым стенам. У окна в бирюзовой вазе фиолетовые лютики, их запах напоминает сладковатые духи. Снаружи по лужайке бродят обитатели «Глендауна». Их головы и шеи прикрывают шапки и шарфы. Какая-то женщина сидит на скамейке и таращится в небо, ожидая то ли признаков непогоды, то ли появления представителей дикой фауны. Все эти нечеткие картины напоминают творения импрессионистов. Мазки тонкой и видимой кисти подчеркивают ход времени.

Дэниел наклоняется ниже и кладет руку на мое плечо, поправляет колючую сорочку, прикрывающую Тело.

Я чувствую усталость. Боевую усталость. Я слышу, как он приказывает одной из медсестер принести еще одно одеяло, и мой мозг очень медленно осознает, что это Сестра Вил. Та самая суровая медсестра, которая пичкала меня лекарствами после того, как я разбила стакан в кабинете Дэниела.

Она возвращается с белым одеялом, чья фактура похожа на ячейки. Она накрывает меня до груди и подтыкает одеяло со всех сторон. Я слышу, как в отдалении стихает плач Долли — лекарство начинает действовать, растекаясь по моим тонким венам. Одно достигает мозга и, как пугало, отгоняет Стаю.

«Пожалуйста, позвольте им остаться. Я нужна им».

Пинать Тело смысла нет. Скоро я вообще потеряю контроль над Телом, над Стаей. Хотя мне и хочется думать, что я борюсь с обезболивающим препаратом, противостою его подчиняющей силе, я знаю, что в конце концов победит он.

Я отпускаю Тело. Оно сворачивается, как креветка.

Дэниел улыбается, от его безупречного подбородка веет дорогим запахом, свежим и древесным. Он гладит меня по щеке, и мои веки опускаются, как гаражные двери. Изо рта вытекает теплая влага. Приоткрыв глаза, я вижу, что у двери стоит Шарлотта и потрясенно прикрывает рот пухлой рукой.

— Приведите ее в мой кабинет, когда она проснется, — говорит Дэниел, и его слова тают, как забытый снег. — А сейчас я должен побеседовать с полицией.

Глава 78. Дэниел Розенштайн

Я падаю в свое кресло. Моей уверенности как не бывало.

Всего этого можно было избежать, думаю я.

Я должен был посадить ее под замок и не дать себя уговорить. Нельзя было закрывать глаза на ее попытки изобличить Навида. Ей это было не по силам. Я должен был вмешаться.

Вот такая тирания всяких «должен».

Я смотрю на часы, ожидая приезда полиции. Констебль Кит Чандлер пожелал вернуться, чтобы задать новые вопросы о моей работе с Алексой Ву. Мне, естественно, доверяют. Раскрытие информации о пациенте считается неэтичным с точки зрения законодательства о психическом здоровье, но только не в тех случаях, когда пациенты обнаружили намерения к акту терроризма или убийства. Я уже принял решение не сообщать констеблю Чандлеру о своем посещении Дрессировочного дома. Я ко всему этому не имею никакого отношения. Однако ничего не мешает мне сказать, что Стая собрала достаточно улик, чтобы изобличить Навида Махала.

Констебль Чандлер был только рад сопроводить Алексу сюда после того, как он со всей возможной мягкостью уговорил ее перелезть обратно на мост и задал ряд вопросов. А какой еще адрес она могла назвать? Здесь она в безопасности. Лекарство отправило ее по легкому пути в бессознательное, где разрешается видеть сны. Где господствует внутренний ребенок.

Ребенку нужно как можно больше времени, чтобы все узнать, все вспомнить о себе. Все это может длиться вечность. Разве время имеет значение, если все откладывается?

Пауза.

Пауза.

Пауза.

И если однажды окажется, что гора слишком безжалостна, чтобы на нее можно было взобраться, если оползень собьет ее с пути, она все равно не отступится. Она поднимется. Потому что нет ничего более важного и значимого, чем познать самого себя.

Звонит телефон.

— Приехал констебль Чандлер, он хочет видеть вас, — говорит моя секретарша, деловитая и прыткая.

— Проводите его в кабинет, — говорю я.

Глава 79. Алекса Ву

Меня окружают Бумажные тигры.

Зная, что я заблудилась, они рычат, их плотные тела напрягаются.

«Где мои кроссовки?» — гадаю я, видя, что мои ноги покрыты кирпичного цвета пылью.

Бумажные тигры подходят ближе. В их глазах голодный блеск.

Вокруг нет богов, которые стали бы очевидцами резни, готовящейся Тиграми, и мне становится страшно от того, что я одна. Я вижу, как слюна Тигров падает на землю и застывает там. Во мне поднимается тошнота.

Подходит еще один Тигр. Он крупнее. Мускулистее. Его оранжевая бумажная шея толщиной с мою талию. Я узнаю его, он мой родитель, закрывавший ладонью мой рот.

— Почему? — спрашиваю я.

— Потому что мне можно, куколка.

Тигр говорит правду.

Я отвожу взгляд.

В небе я слышу гогот — это стая красноногих гусей взлетела во вспышке света — и понимаю, что боги, по сути, никуда не уходили. Они все время были здесь. Небо, темное и безжалостное, наконец-то расчищается. Еще одна вспышка света — и на Бумажных тигров обрушивается непогода. Бумага сминается под тяжестью дождевых капель.

Я развожу руки, благодарная весне. На Бумажных тиграх медленно исчезают полоски — кап, кап, черные полосы растекаются и теряют очертания, прежде чем полностью смыться.

Кучка мокрой бумаги.

Облегченно выдохнув, я наступаю на оранжевую кашицу. На бумажный хвост. На когти.