Воскресший для мщения - [6]

- Ой, Леночка, ой мой дорогой внучок Митенька..., - нараспев причитала она. Все, как он и ожидал.

- Да не надо же, мама, не надо, - шептал он, целуя мать в пухлую щеку. - Не надо, пожалуйста...

Поднялся и отец, легонько отстранил мать, протянул сыну крепкую заскорузлую ладонь. Потом они по-мужски обнялись и поцеловались.

- Встречать ходили, на вокзал ходили, как это мы тебя там упустили..., - всхлипывала мать, пытаясь достать дрожащими пальцами ключ из кармана пальто.

- Да я же говорил, что встречать не надо, час пик, давка такая, черта с два там кого-то найдешь, в этой давке, - ворчал Алексей.

- Да как же сыночка не встретить, как же не встретить, такие дела, ой какие страшные дела..., - продолжала голосить мать, никак не в состоянии вставить ключ в замок.

Отец легонько отстранил её и открыл дверь...

... Вот она, родная квартира... Только все как-то по-другому... Другая мебель, другой запах... Довольно уютно, но все какое-то чужое...

- Таня-то где? - пробасил Алексей, ставя чемоданчик на пол.

- Она с Сашенькой пошла в музыкальную школу, я говорила ей, пропустите сегодня, Лешенька приезжает, а она ладит свое, обязательно надо, и все тут... Ты же знаешь её характер... Ее не переспоришь...

- С мужем-то не сошлась? - равнодушным голосом спросил Алексей, только бы не молчать и не слушать причитания матери.

- Откуда там? Да и не надо, ну его к лешему, алкаша этого, - говорила мать, снимая с себя пальто. Снял плащ и кожаную кепочку и Алексей, и мать снова заголосила, взглянув на сына.

- Коля, погляди, Коля, он же весь седой... Коля, ты погляди, ты что, не видишь, что ли? Ой, ой, ой, сыночек, родненький, тебе только тридцать три, а ты весь седой, как старик... Ой, сыночек...

- Голова болит, мам, - мрачно процедил Алексей, снял мокрые ботинки и прошел в комнату. Да, здорово тут все изменилось за эти годы...

- Ладно, ладно, не буду, не буду, я пельмешек налепила, сейчас разогрею, покушаешь домашнего...

Накрыли на стол, но даже материных пельменей совсем не хотелось Алексею. Он не мог дождаться того момента, когда отец откроет бутылку водки и нальет ему полный стакан. "Нет," - неожиданно подумал он. - "Это не мой дом, здесь все чужое, мой дом остался там, в гарнизоне, среди пыли и духоты, среди ишаков и верблюдов... А здесь я жить не буду, не могу..."

Наконец-то пришел долгожданный час. Отец чинно, молча налил всем по рюмке водки.

- Царство им небесное, - глухо произнес он, поднял рюмку и залпом выпил. Мать не выдержала и снова заголосила. Тут раздался звонок, и она побежала открывать. Вскоре на пороге комнаты появилась Таня, держа за руку восьмилетнего Сашку. Сходство с покойным Митенькой было настолько разительное, что Алексей вздрогнул и смертельно побледнел.

- Здравствуй, Лешка, - тихо произнесла Таня и обняла брата. - Ты извини, Сашке обязательно надо было сегодня в музыкалку, контрольный урок, понимаешь...

- Дядя Леша! - закричал Сашка и подбежал к дяде, но тот стоял бледный и недвижимый, не в состоянии произнести ни слова. Все переглянулись. Алексей поднял свою рюмку, залпом выпил, а потом дрожащей рукой налил себе ещё и опять выпил.

- А стаканов в доме нет, что ли? - хрипло спросил он. - Это какие-то наперстки просто, я же мужик, как-никак...

Пораженный его раздраженным тоном, Сашка осекся и обиженно приостановился на середине комнаты. Таня укоризненно поглядела на брата.

- Он не понимает, Леш, - тихо сказала она. - Ему только восемь.

- Извини, - проворчал Алексей, подошел к племяннику и протянул ему свою загорелую, шершавую руку. - Здорово, Александр, как дела?

- Хорошо, - прошептал мальчик.

- Ну и хорошо, раз хорошо, - только и сумел произнести Алексей...

... На следующее утро, проснувшись часов в пять, Алексей вышел из дома и побрел к вокзалу...

В голове было мутно, его тошнило, он не мог даже курить. Хотелось опохмелиться, но он понимал, что в такое время это сделать совершенно невозможно. Надо было терпеть...

И, тем не менее, как ни странно, настроение было бодрое. Погода улучшилась, было прохладно, но дождя не было, с неба светила полная луна. И Алексей шагал на первую электричку... Ноги сами его несли туда. Он отчетливо понял, что не может здесь оставаться, хотя бы по той простой причине, что в маленькой двухкомнатной квартире ему просто не было места. Он провел ночь в комнате с родителями на скрипучей раскладушке, постоянно ощущая, что родители не спят. А сам, поворочавшись, утомленный дорогой, заснул часа в два ночи. А проснувшись, умылся, побрился, написал записку родителям и не взяв с собой ничего, вышел из дома...

Еще вчера, когда он подходил к родному дому, у него были какие-то эфемерные надежды на то, что здесь он забудется и хоть как-то успокоится душой, хотя бы на короткое время. Надежды эти рассеялись как дым. Он не нашел здесь ту точку опоры, которую искал. Ему было тоскливо и тягостно дома. Его худшие прогнозы оправдались - суета и хлопоты матери, суровое, морщинистое лицо отца с глубоко запавшими глазами, нарочитое бодрячество сестры Тани, все это только лишь раздражало его, все это было далекое и чужое. А свое - это там, в Таджикистане, гарнизон, пыль, жара, ишаки, дыни, арбузы, и Митька, бегущий к нему... А больше ничего не было, и их не было, ни Митьки, ни Лены... Осталась от них скромная могила на русском кладбище в Душанбе... И он, рано постаревший, поседевший в тридцать с небольшим, уставший от жизни, молодой старик, понятия не имевший, что ему делать дальше в жизни... Нет, осталась ещё армейская дружба... Остались воспоминания о страшных и тем не менее, славных годах молодости, когда они ежеминутно рисковали жизнью, выполняли свой долг, выручали друг друга, боролись, страдали и умирали...