Воскресное дежурство - [3]

Игорь понимает, что «отмечен» и теперь можно спуститься на подъемнике на первый этаж, взять в гардеробе свое пальто и вязаную шапочку и с легким сердцем выбежать на грязный, мокрый, с черным обнажившимся асфальтом двор, где тоже отблескивают серебром ручьи, хлюпает на мостовой кашица из снега и талой, зеленоватой воды, а в тупике, под стенами корпусов, в тени затаился зернистый, серый, как мокрый сахар, сугроб. А там — проходная, кивок и улыбка скучающему охраннику и ты — в городе, среди веселых, отдыхающих от работы людей.

И все же очень спешить не стоит. Кто знает этого старшего дежурного, вдруг обратно пойдет опять через этот цех?.. В конце концов, за дежурство дают отгул, полный рабочий день, а он и полсмены не отдежурил…

— Эй, парень…

Игорь оборачивается. Так и есть, старший дежурный.

— Тебе все равно, где ходить. Поглядывай и за этим цехом. Чтобы все было, усек?

— Усек, — растерянно кивает Игорь и косится на окно, за которым все ярче разгорается весенний день.

Надо же, собирался в город, а сделался вдруг дежурным сразу на два цеха. Дежурным… «Вообще-то дежурства эти так, на всякий пожарный, — объяснял ему Митя. — Обычно ничего такого не случается…»

И верно, обыкновенно ничего такого не происходит. Солнце освещает окна цехов сначала с восточной стороны, выстилает по всей длине боковой тропы опаловые полосатенькие дорожки, а к полудню их сворачивает. Полнятся янтарным блеском западные окна, значит, солнце стоит прямо над крышей фабрики. Уходят ремонтировщики, уборщицы, обметчицы машин, только сверчки перекликаются в безлюдных цехах и коридорах. Наконец, постепенно блекнут и начинают синеть восточные окна, а от западных тянутся к машинам низкие тучи, сначала розовые, потом красные и, наконец, алые снопы закатного света прорубаются между «ташкенток», отбрасывая их тени на торцы машин следующего ряда…

У ремонтировщиков, к которым направился Игорь, дело движется к концу, видно, легкий ремонт выпал. Теперь надо, коли уж назначен, заглянуть для очистки совести и в другой цех.

Там тихо и пусто. Только на подоконнике сидит девушка с толстой книгой на коленях, так сидит, словно она тут уже неделю. Она в косынке и вязаной кофточке, в юбке из джинсовой материи и вышитыми на подоле красными цветочками, в сапожках на высоком каблуке.

— Ты что здесь делаешь?

Девушка складывает книгу, засунув палец между страниц, мгновение смотрит на Игоря светло-карими, золотистыми глазами по-детски невинно, удивленно.

— Как что? Дежурю.

Поразительно! Врет и не моргнет даже. Игорь на секунду-другую готов поверить, что старший дежурный пробежал, ее не заметив. А может, она на минутку отлучилась, а он в это время и пробежал?

— Привет, — говорит Игорь с коротким, нервным смешком, — я ваша тетя. А что это старший дежурный тебя наискался?

— Когда? — тень тревоги и смущения на широконьком, крепком, как яблоко, лице девушки.

— Да только что. Еще мне наказал: пригляди за этим цехом.

Девушка пожимает плечами, но голос ее звучит не совсем уверенно:

— Уж не знаю. Я все время тут… была.

Игорь садится на подоконник, и девушка чуть-чуть подвигается, хотя окно широкое и места достаточно, тут в перерыв почти вся бригада съемщиц сидит, сидит и чирикает, напоминая Игорю стайку воробьев на ветке акации или ласточек на проводах. Некоторое время он молчит, глядя куда-то вниз, недоверчивая улыбка комкает его губы.

— Слушай, — поворачивается он к девушке, — мне-то зачем темнишь? Ведь я не начальник, докладную писать не стану, объяснительной не потребую. Тебя же сапожки выдают. Грязь на них не обсохла, вон и крупинки льда не успели растаять…

Щека девушки, обращенная к Игорю, розовеет, словно кто-то в кумачовой рубахе сел рядом с ней. Она наклоняется, разглядывает озадаченно свои сапожки и поджимает ноги.

— Попалась, — вздыхает она и уголком глаза косится на Игоря. — Заметливый ты больно, прямо Штирлиц.

— Я не люблю, когда врут.

— Будто я люблю? Приходится.

— Вот и не надо. Так и скажи, что проспала, бывает.

— И совсем не проспала. Я, хочешь знать, еще в четыре утра поднялась.

Игорь отвечает недоверчивым взглядом. Выпуклая, пушистая, как персик, щека девушки опять розовеет.

— Че слово. Маме помогала. Потом побежала на дорогу первый автобус ловить, а его, первого, что-то не было, пришлось восьмичасового дожидаться…

У нее плотная фигурка, смуглые и крупные крестьянские руки, деревенский здоровый цвет лица.

— Так ты из деревни сюда бегаешь?

— Не, я вообще-то в общежитии. На выходные домой езжу.

Так вот почему он не встречал ее ни на танцах, ни в кино, иначе бы непременно запомнил. Игорь не думает о том, почему именно «непременно», но ему делается жалко, что эта девушка на выходные исчезает из города.

— А что за деревня?

— Сорвачиха.

Игорь напрягает память. Кажется, есть такая где-то в глухом углу района, далеко от междугородных дорог. Чего она там нашла столь уж интересное, что ни одного выходного и праздника не может провести вне этой самой Сорвачихи?

— Чай, скука там?

Девушка отвечает, не думая, задорно, с обворожительной улыбкой:

— Я что-то не заметила.

И скучно делается Игорю, скучно оттого, что эта девушка, свежая, искренняя, душевная, там, в богом забытой Сорвачихе, не вздохнет даже о танцах, кино, кафе с дискоклубом, о нем, наконец, — фабричном пареньке, у которого еще нет подруги и которому, если бы не эта Сорвачиха, она могла стать подружкой…