Воскрешение - [23]

— Чувак, гребаная мусорка мертвого льва вообще не остановит, — сообщил Кобель, устанавливая ведро на указанное место. — По крайней мере надолго. Я только надеюсь, что он такой здоровый, что не пролезет сюда. Иначе нам пиздец.

— Это той сучке…. Той шлюхе пиздец, если я учую ее вонючий зад. Это она нас сюда завела. Втянула во все это дерьмо. И гребаные снайперы, которые по нам шмаляли. Чертовы зомби и…

В дверь заскребли, и он умолк. Фрэнки стояла на холодном унитазе в запертой кабинке и почти не дышала. Лев снова поскреб в дверь, на этот раз громче. Если зверь заберется внутрь, то Окороком и Кобелем он не ограничится. А если она шевельнется и ее заметят, встреча со львом станет для нее божьей милостью. В этом она была уверена, и эта уверенность прошла сквозь поры прямо в ее нутро, когда она поняла, что вот-вот умрет.

Господи, ну почему у нее закончилась вся дурь? Почему вот так? Можно ведь было не умирать отчаявшейся, испуганной до чертиков… Почему она не могла умереть счастливой? Почему нельзя было умереть под кайфом?

А потом лев заговорил, подчеркивая каждое слово рыком, точно его связки, которым прежде никогда не приходилось формировать слова, только начинали осваивать речь. Слова он произносил на языке, который Фрэнки никогда не слышала — как, наверное, не слышал и никто из живущих на этой планете. Казалось, это пыталось говорить нечто, сидевшее в теле льва и позаимствовавшее его ради собственных нужд. Но львиный язык не был приспособлен к речи. Так ведь? Интересно, она все еще была под кайфом?

— Мать твою, — прошептал Окорок, когда лев снова поскреб в дверь, еще настойчивее. — Он говорит!

Фрэнки кивнула, испытывая странное облегчение от того, что это ей не привиделось.

— Вот дерьмо, йоу, — отозвался Кобель, — Нужно уматывать отсюда, и побыстрее, нахрен.

— Ладно, — согласился Окорок, — тогда начинай искать выход!

Царапанье стало яростным, как и рычание — жуткое, потустороннее, перемежающееся искаженными словами. Мусорное ведро завибрировало и затряслось, когда львиные лапы забарабанили по двери снаружи. Фрэнки услышала, как бандиты пробежали мимо ее кабинки и попытались вылезти в окно с другой стороны. Оно находилось высоко, и Окорок взобрался Кобелю на плечи, чтобы до него дотянуться. Фрэнки услышала звон стекла, когда рукоятка пистолета врезалась в панель.

Она приказала каждой клетке своего тела соблюдать тишину и не двигаться. Стоило ей выдать свое присутствие — и она труп.

Зато у Окорока, по крайней мере, не осталось патронов. Значит, у нее был шанс. Мизерный, но лучше, чем жаться на унитазе, пока мертвый лев пробивается в туалет, или просто попасться Окороку и Кобелю.

Она затаила дыхание — выдай она себя сейчас, и это станет ее последним вздохом. Нужно было дождаться, когда лев выломает дверь и окажется внутри.

Окорок смахнул осколки стекла и начал подтягиваться к окну, когда дверь в туалет с грохотом распахнулась. Кобель закричал. Окорок вскарабкался на подоконник.

— Подними меня, нигга, — заорал Кобель. — Подними меня!

Фрэнки услышала, как он пытался взобраться по скользкой кафельной стене. Его ботинки тщетно скребли по поверхности. А потом до слуха Фрэнки донесся глухой удар. Окорок пролез в окно.

— Ты гребаный кусок д… — Кобель не закончил фразу: челюсти льва сомкнулись у него на позвоночнике.

Фрэнки прикрыла глаза и попыталась не обращать внимания на чавканье и звуки рвущейся плоти. Было слышно и кое-что еще — более тихое, незаметное на фоне этой дьявольской симфонии. Непрерывное жужжание. Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы понять: это были мухи, которые жили у мертвого льва под шкурой. Вонь стала невыносимой: приторные миазмы влажного меха и разлагающейся плоти, по сравнению с которыми запах мочи в дальнем углу туалета казался даже приятным.

Поднявшись с корточек, Фрэнки одновременно распахнула дверцу и коснулась ногами пола. Все звуки замерли — осталось только ее хриплое прерывистое дыхание, отражающееся от кафельных стен. Больше ее слух ничего не воспринимал. Зомби-лев медленно повернул к ней морду в обрамлении растрепанной гривы, его пасть открылась в беззвучном рыке. Окорок прокричал что-то из окна, но и этого она не услышала.

Лев повернулся, напрягся, уставившись на нее. Ошметки Кобеля свисали с его почерневших десен. В запавших глазах сверкал голод. Мертвые мышцы, не тронутые трупным окоченением, заиграли, натянулись, будто стальные тросы, — существо готовилось к прыжку.

Фрэнки ухватилась за дверную ручку, отчаянно пнула мусорное ведро, которое до этого отбросил в сторону зверь. Она с силой толкнула дверь, но та не поддалась. Обреченно застонав, Фрэнки врезалась в нее плечом. Но дверь все равно осталась на месте.

Тогда все звуки вернулись, становясь все громче. Лев рычал, и его рык, похожий на сухой скрежет, ничуть не утратил своей свирепости. Помещение наполнял вонь падали.

— Тупая ты сука, — хихикнул Окорок с подоконника. — Не видишь, что ли, что написано? Вот ты и допрыгалась!

Фрэнки подняла голову.

«НА СЕБЯ» — сообщала заляпанная табличка. Фрэнки потянула за ручку. Лев прыгнул.

Она проскочила в проем и очутилась в ночи. Воздух был спертый и неподвижный, но самый сладкий, что ей когда-либо доводилось вдыхать. Набрав его побольше в грудь, она бросилась бежать. За спиной все здание туалета содрогнулось, когда дверь захлопнулась и в нее впечатался лев. Изнутри донеслись скребущие звуки. Лев взревел, поняв, что заперт. Но его заточение, думала Фрэнки, продлится лишь до тех пор, пока труп Кобеля не оживет, чтобы его выпустить.