Воскрешение из мертвых - [66]

И опять словно бы раздался предостерегающий, фиксирующий щелчок в сознании Щетинина. На мгновение ему вдруг даже почудилось, что Устинов сейчас нарочно дразнит его такими речами. Понимает же он, догадывается, в какой роли сюда сегодня пришел Игорь Сергеевич. Вот уж поистине неразумное упрямство! Трактор Иваныч!

— …Смирение, покорное признание за сильными мира сего права на попрание твоего достоинства — это в конечном счете оборотная сторона любого хамства и властительного своеволия. Но если у человека после перепоя трясутся руки и проступает испарина, о каком уж сознании собственного достоинства может идти речь! Вот почему я и говорю: пьянство, именно пьянство, как ничто другое, питает холопью психологию. Тот, кто сам постоянно пребывает в грязи, вряд ли имеет моральное право ратовать за всеобщее очищение! Достоинство человека, его гражданское мужество и трезвость неразделимы, вот к какому выводу я хотел подвести вас сегодня. Наше достоинство — это самая большая наша ценность, давайте же не забывать об этом!..

Устинов замолчал. Несколько мгновений тишина стояла в гостиной. И Щетинин должен был признаться самому себе, что он тоже не сразу смог стряхнуть ту странную власть, которую имел над ним голос этого человека. Потом все задвигались, зашевелились, Устинов объявил перерыв. И тогда только Игорь Сергеевич обрел свою прежнюю уверенность и решительно направился к столику, за которым все еще продолжал сидеть Устинов.

— Евгений Андреевич, — сказал он, — поскольку дела, к сожалению, вынуждают меня сейчас покинуть ваше заседание, я хотел бы перекинуться с вами несколькими словами.

— Пожалуйста, — ответил Устинов все с той же суховатой сдержанностью, с какой он давеча кивнул Игорю Сергеевичу. — Я к вашим услугам.

— Как я понимаю, — начал Щетинин, — это всё люди, бросившие пить…

— Да, — согласился Устинов. — Только мы обычно не говорим: бросившие пить. Мы говорим: сознательно избравшие абсолютную трезвость.

— Хорошо. Пусть так. И выбор этот, как вы считаете, они сделали с вашей помощью?

— Да. Собственно, здесь мы собираемся уже для того, чтобы закрепить достигнутое. Ну, и конечно, ради общения. Это тоже очень важно. А сам прием тех, кто обращается ко мне за помощью, я обычно веду не здесь, я веду его в заводском профилактории. Сюда же люди приходят уже потом, после нескольких сеансов…

— Сеансов лечения?

— Нет, лечения — это неточно. Я не столько лечу, сколько убеждаю. Убеждаю словом, мыслью. Я очищаю сознание.

— Хм. Это какой-то непривычный термин, — сказал Щетинин. — Ну да ладно. И что потом?

— А потом, как правило, они приходят сюда. Не все, разумеется. Только те, кто хочет.

— А есть такие, что не хотят?

— Конечно. Люди разные. Одних общение с себе подобными укрепляет, других тяготит. С такими я обычно занимаюсь индивидуально.

— Ясно, ясно, — покивал Щетинин. — Это все, конечно, хорошо. Но вот не кажется ли вам, что тематика ваших занятий… или собеседований… не знаю, как сказать лучше… если судить по тому, что я услышал сегодня, как-то выходит за рамки… Это что, всегда так?

— Да, — сказал Устинов с подчеркнутой твердостью, как бы даже с некоторым вызовом.

— Вот это напрасно! — произнес Щетинин сожалеющим тоном. — Вы вторгаетесь в такие области, где любая неточная формулировка чревата серьезными последствиями, грозит обернуться идейной, политической ошибкой. Я понимаю, многое вы, может быть, говорите в запальчивости, но где гарантия, что все слушатели правильно истолкуют ваши слова?

— Что вы имеете в виду? Конкретно? — словно бы не спросил даже, а потребовал ответа Устинов. Этот тон его неприятно задел Игоря Сергеевича. В конце концов, он и так старался высказать свои претензии в максимально деликатной форме. Так ли будут разговаривать с Устиновым, если дело завертится?

— Я думаю, вы и сами прекрасно понимаете, что я имею в виду, — сразу придав своему голосу холодную официальность, сказал Щетинин. — К чему, например, эти странные рассуждения о больном обществе, о каких-то метастазах? О холопьей психологии? Вы, что же, хотите сказать, что у наших советских людей — холопья психология?..

— Я хотел, Игорь Сергеевич, сказать лишь то, что сказал, и ничего больше.

— Ясно, ясно… — снова быстро бормотнул Щетинин. Не собирался он сейчас вступать в дискуссию с Устиновым. Это, если надо будет, сделают в другом месте. — А к чему, спрашивается, эти призывы к борьбе? С кем вы призываете бороться? И кого?

— Видите ли, Игорь Сергеевич, — явно заставляя себя сдержаться, с нарочитым, как показалось Щетинину, спокойствием сказал Устинов, — свою задачу я вижу не только в том, чтобы побудить людей расстаться с пагубной привычкой. В конце концов, это, бывает, можно сделать и другими способами. Вон зашили ампулу — и человек волей-неволей не пьет. А что у него там в душе творится, мы не знаем. Может быть, он как часа избавления ждет того момента, когда действие ампулы прекратится. Сплошь и рядом так и случается. Так что это лишь полпобеды. Психология-то у подобного человека прежняя остается — психология пьющего. Разумеется, и временное воздержание — благо, но мало этого, очень мало! Не решение это проблемы!