Восхождение: Проза - [24]

— Вот, пожалуйста. Настоящие.

Конотопцев сунул мордочку в бумагу, словно нюхал ее, с трудом читал большой прямоугольный штамп: «РСФСР… Павловское… уездное… полит… бюро… по борьбе с контр… с кон-тре-во-люци-ей… спеку-ля-ци-ей, са-бо-та-жем…». «Саботажем» — это что? — спросил Вереникину.

— Ну… это когда работу срывают где-нибудь на заводе или фабрике. Вообще, противодействие.

— А… — Конотопцев продолжал читать: «…саботажем и преступле-нием по долж-нос-ти и пр.». А «пр» это чего?

— Это значит — прочее, тому подобное, Конотопцев! — не выдержал Нутряков. — Такие вещи надо знать начальнику дивизионной разведки.

Сашка поднял голову, смерил Нутрякова презрительным взглядом.

— Подпись под бумагой неразборчивая. На-у… Как дальше-то?

— Наумович, — дернула Катя плечом. — Он у них в Павловске чека возглавляет. И, между прочим, господа офицеры, когда я приходила к нему делать отметки, всегда предлагал сесть.

— А мы и лягти можем предложить, — захохотал Марко́ Гончаров, — это у нас просто.

— Помолчи! — одернул его Колесников, пододвинув Кате стул. — Сидайтэ, Кузьминишна.

Бумага с отметками Наумовича пошла по рукам. Безручко, покачивая сапогом, глянул на Катино удостоверение мельком, подержал лишь перед глазами.

— А возьмем да и проверим в Павловске, — сказал он с ехидной улыбкой, и жирные, толстые его усы угрожающе шевельнулись. — А? У нас там свой человек есть, прямо в чека. А ты — не та, за какую себя выдаешь. Тогда шо? Жарко будет, Кузьминишна. Гля, сколько нас, мужиков, в штабе, а ты одна.

— Что вы себе позволяете! — крикнула Катя. — А еще начальник политотдела. Постыдились бы говорить такое женщине. Ваше право, разумеется, проверять меня и подозревать. И я бы на вашем месте сделала то же самое. Но форма, господа офицеры, форма! В любом случае вы обязаны проявлять приличие!.. А потом, я говорила и говорю: делать мне в вашей Калитве нечего, и меня, собственно, попросил господин… Пархатый — остаться и помочь повстанцам. — Она повернулась к молча кивающему головой Богдану. — Он мне так и сказал: подмогни нам, Кузьминишна, заодно и за мужа красным отомстишь. — Катя перевела дух, отмечая себе, что слушают ее, кажется, со вниманием. Прибавила голоса: — Вот за мужа я и буду мстить любыми доступными мне средствами. И попрошу вас, господа, дать мне оружие, научить стрелять — у меня с красными свои счеты. Я жестоко отомщу за Вольдемара!.. Боже, как он любил жизнь!

Она заплакала, выхватила из сумочки платок, отвернулась к окну.

На плечо Кати легла рука Нутрякова.

— Успокойтесь, Екатерина Кузьминишна, — сказал он. — И не обижайтесь на нас. Сами понимаете…

— Да я понимаю, понимаю! — почти выкрикнула Катя, поворачивая к начальнику штаба мокрое и обиженное лицо. — Но и вы тоже должны понимать, верить! Иначе ваше… иначе наше дело просто рухнет. Мы уже прошляпили революцию, проиграли гражданскую войну, отдали власть в руки большевиков, а сами вынуждены жить и бороться полулегально, скитаться, прятаться в родной своей России!.. Господа! Как это можно?! Как вы допустили такое?! Объясните мне!

Штабные прятали глаза.

— Мы им за вашего мужа отомстим, Кузьминишна, — пообещал Безручко. — Вот побачите.

— Спасибо вам, господа. И прошу простить меня, что не сдержала своих чувств. — Катя смущенно приводила себя в порядок. — Я, честно говоря, обиделась на вас: в передней, как слугу, держите, не верите… А я к вам всей душой потянулась, господа! У самой надежда вспыхнула: в Тамбове Александр Степанович Антонов народ поднял, здесь — вы, на Дону тоже неспокойно, Украина во главе с батькой Махно бунтует… Не все еще потеряно, господа! Большевики не так уж сильны, как хотят это представить. И потом… — голос Кати зазвенел. — Крестьянское восстание требует не только толковых военных спецов, — она повела рукой на слушающих ее штабных, — но — и это главное! — четкой идейной платформы, связей, поддержки. Сколько уже на Руси захлебнулось восстаний! Вспомните-ка историю: Разин, Булавин, Болотников…

— Да поддержка, Кузьминишна, у нас есть, — похвастался Безручко и протянул руку к Колесникову. — Дай-ка письмо, Иван Сергеевич!

Катя глянула на письмо Антонова, обрадованно улыбнулась.

— Ну вот видите. Господа, поздравляю!.. Как к вам дошло это письмо, когда вы его получили?

— Ну, когда… — Безручко замялся с ухмылкой, потрогал усы. — На днях вот и получили. Почта, вона работае не сказать, шоб дуже исправно. — Начальник политотдела кашлянул в тугой, мясистый кулак. — Ты вот что, Кузьминишна. Не величай нас господами. Яки мы там господа? Крестьянствовали всю жизнь. Ну в армии ще служили…

«Врешь, жирный боров, тебе приятно, что я так тебя называю, — думала Катя. — И Колесникову-«генералу» приятно, и сам ты не меньше как в «полковниках» тут ходишь…»

— Ну, не «товарищами» же вас называть! — засмеялась она, и на веселый ее звонкий смех поплыли в ухмылках физиономии штабных. — Я привыкла так: господа, господа… Ну ладно, что-нибудь придумаем… — Катя перевела дух.

Для начала ей, кажется, поверили.

К тому времени съехались на Новую Мельницу командиры других полков: Дерезовского — Стреляев, Криничанского — Руденко, Дерезоватского — Игнатенко. Присоединился к ним Григорий Назаров, а позже вышел из горницы Богдан Пархатый. Полковых командиров забавлял в передней части избы Митрофан Безручко. Посмеиваясь в усы, хитро посверкивая глазами, голова политотдела рассказывал очередную байку: