Восход - [5]

Мама Джонаса была эскимоской-инуиткой. Он родился в Гренландии и прожил там до шести лет. Затем вся их семья переехала в Данию, и он поступил в местную школу, где его второй дедушка был директором. Но каждое лето он неизменно проводил в Гренландии, у бабушки и дедушки инуитов. Как-то раз он сказал: «Я могу чувствовать себя как дома в любом месте, но мой настоящий дом — Гренландия».

За неделю они успели хорошенько познакомиться и подружиться. Питер и Джонас вместе собрали радиоприемник, играли в карты и пересказали друг другу кучу неприличных шуточек. Как-то вечером они умяли три коробки пончиков с сахарной пудрой. Джонас так много торчал рядом с ним, что Питер уже начал сомневаться — не является ли присмотр за ним одной из обязанностей этого парня. Он искренне надеялся, что это не так.

Настал их последний день в Нью-Йорке. Комнату завалили багажом, по журнальному столику разбросали документы и бумаги — доктор Солемн и Джонас работали за ним до поздней ночи. Питер сидел за столом между родителями и завтракал. Он планировал провести день с Майлзом. Нужно было лечь пораньше, потому что завтра в четыре часа утра они уезжали в аэропорт. Питер скорчил рожицу Джонасу, сидевшему напротив, затем разинул рот и продемонстрировал ему кусок полупрожеванной булки.

— Ах! — Джонас изобразил обморок. — Такого младшего братца у меня еще не было.

Они втроем с папой приканчивали уже по второй булке, а вот мама слишком нервничала, чтобы есть. Вместо этого она заполняла багажные этикетки своим невозможно красивым почерком и складывала их в аккуратную стопку рядом с тарелкой Питера.

Джонас покосился на них.

— Я ошибался, когда считал, что у моего дедушки самый красивый почерк в мире.

— Знаю, — согласился Питер с набитым ртом. — Разве это не странно?

Он сам писал, как курица лапой. Помимо всего прочего, учитель задал ему исправить почерк на время отъезда. Своего рода «учебный план».

Папа посмотрел на Джонаса, удивленно подняв брови.

— Это правда? А о каком дедушке ты говоришь? Не о том, что из Гренландии?

Джонас засмеялся.

— Нет, из Дании. Он коллекционирует перьевые ручки. Второму моему дедушке не до каллиграфии: он, в основном, озабочен своими суками. — Он посмотрел на маму Питера. — Я не хотел сказать ничего обидного. Я про ездовых собак.

Она улыбнулась, не отрываясь от своего занятия.

— Я не обиделась. Мне тоже очень нравятся собаки. Думаю, мне удастся поладить с обоими твоими дедушками.

Джонас взял третью булку.

— Это удается немногим.

Мама собрала этикетки и встала из-за стола.

— Готов? — спросила она Питера. Ей нужно было заехать в аптеку, чтобы купить кое-какие лекарства, а Питер встречался с Майлзом в университетском бассейне, чтобы поплавать перед отъездом.

— В полной готовности!

Миссис Солемн положила этикетки на журнальный стол, что тут же вызвало миниатюрную лавину из документов и бумаг. Питер помог ей собрать их с пола.

— Под диван завалилась еще одна этикетка, — объявил он и, растянувшись на полу, засунул руку под диван. Но это оказалась не этикетка, а какой-то маленький списочек.

— Что там? — поинтересовалась мама.

— Просто очередная квитанция, — ответил он и сунул бумажку в карман. — Поехали.

Майлз поджидал его на углу десятой улицы. Свои рыжие волнистые волосы он спрятал под бейсбольную кепку с надписью «Нью-Йорк Янкиз». Стояла необычайно жаркая для апреля погода, поэтому на нем уже были шорты и легкие кроссовки на босу ногу.

— Как тебе моя новая посудина? — спросил он Питера. — Мама купила мне вчера.

Питер оглянул его с ног до головы.

— Сдаюсь. — Сказал он. — Какая такая посудина?

Майлз вдохнул.

— Кеды. Кроссовки. Понял? Как такие чашки для ног.

— Хмм. Ну почему бы тогда не назвать их «ножные чашки»?

— Потому что «ножные чашки» звучит по-идиотски!

Питер ухмыльнулся.

— А «посудина» — нет?

Они зашагали по улице.

Питер неспешно плыл на спине, закрыв глаза, а Майлз носился от одного бортика к другому. Вдыхая запах хлорки, Питер думал: «На следующей неделе все это будет казаться мне далеким, как сон».

Спустя полчаса они вернулись на улицу, в совсем не весеннюю жару и духоту.

— Куда теперь? — спросил Майлз, нахлобучив кепку на мокрую голову.

— В «Фонелз»!

Руби Фонел собственноручно изготавливала конфеты и мороженое, и ее крошечную лавочку Питер обожал с детства. Когда он был совсем крошкой, она разрешала ему зайти внутрь и посмотреть, как готовятся сласти.

Взяв мороженого, они уселись на скамейке в тени легкого, выгоревшего на солнце тента. По мостовой перед ними кругами ходили два голубя, поклевывая зачерствевшие крошки от вафельных стаканчиков.

— Простите, ребята, — сказал им Питер, — у меня ничего для вас нет. Ведь это — последнее мороженое перед отъездом, и я собираюсь съесть его целиком. Сам.

Майлз рассказывал о своих планах: он собирался пойти на греблю и закончить свой словарь. Питер почувствовал, что ему стало по-настоящему грустно. Шесть недель, успокоил он сам себя. Всего лишь шесть недель. Шесть недель в палатке на льду вместе с мамой, папой и Джонасом. Питер посмотрел на вафельный стаканчик и понял, что он уже размяк и прилип к обертке. Он выкинул его голубям.