Восемьсот виноградин - [15]

Отец называл этот час волшебным еще по одной причине: небо окрашивалось в необычный оттенок желтого. Папа клялся, что раньше – до того, как он начал возделывать землю, – цвет у неба был другим. Теперь свет отражался по-иному, потому что земля стала живой, зеленой – так он утверждал.

Я до того устала, что ни с кем не хотела разговаривать. Однако на кухне сидел Финн. На нем была надетая задом наперед бейсболка и спортивные шорты, отчего он напоминал мальчишку, только что вернувшегося с тренировки. Финн поедал знаменитую мамину лазанью – прямо из формы для выпечки.

Все мы обожали мамину лазанью. До ужина она не дожила ни разу. Стоило только маме достать ее из духовки, мы рассаживались вокруг разделочного стола и, обжигая языки, дружно принимались за еду, как бы сильно ни злились друг на друга.

В свою фирменную лазанью мама клала выращенные в винограднике оливки и помидоры, шпинат, пять видов сыра и еще что-то – она отказывалась признаться, что именно. Финн клялся, что однажды зашел на кухню и увидел, как мама добавляет в нижний слой шоколадную крошку. С тех пор мы все время пытались отыскать в лазанье следы шоколада.

– Меня подкупили, – сообщил Финн.

– Вижу.

Я села на высокий табурет напротив него. Договор положила себе на колени в качестве напоминания, – как будто мне требовалось напоминание! – что нужно срочно что-то делать. Иначе я больше никогда не буду сидеть на кухне с братом и есть мамину лазанью, глядя на виноградник. Виноградник, о котором очень скоро придется говорить в прошедшем времени: «Когда-то он принадлежал нашей семье».

Финн раздул щеки, пытаясь остудить откушенный кусок, и тут же отправил в рот следующий.

– Мама не хотела оставаться с тобой наедине, поэтому вызвала подкрепление.

– Значит, она рассказала тебе, что происходит у них с папой?

Финн кивнул и подал мне вилку. Я вонзила ее в самую середину лазаньи, и выражение сочувствия на его лице тут же сменилось раздражением: он не мог спокойно смотреть, как я ем серединку, хотя сам предпочитал краешки. Я отправила в рот первый кусок и мигом позабыла о чувствах брата. Это была тягучая сырная масса, сладковато-соленая на вкус. Помидоры сладкие, как клубника, тесто из непросеянной муки нежное и масляное. Только тут я поняла, насколько голодна. Я ведь не ела весь день, даже от лакричных палочек отказалась.

– Вообще-то я уже сам догадался.

Я перестала жевать и взглянула на него.

– Как?

– Мама не умеет притворяться. На прошлой неделе я без предупреждения заявился на ужин, так она была сама не своя. Сказала, что папа в кафе на встрече местного научного общества, хотя он ходит туда только по четвергам. А потом испекла мне шоколадный кекс.

– Отлично. Мне достался голый мужик, тебе – шоколадный кекс.

– И очень вкусный к тому же.

Финн махнул в сторону виноградника, где прогуливались наши родители. Они шли рядом, как обычно, но между ними чувствовалась отчужденность: у отца руки заложены за спину, у мамы – висят по швам. Больно смотреть.

Я потянулась за следующим куском, но Финн вышиб вилку у меня из руки.

– Не налегай на лазанью, а то в свадебное платье не влезешь.

Я знала, что он говорит не всерьез. Это все мамина лазанья. Чтобы загладить свою вину, брат отрезал маленький кусочек и пододвинул его ко мне.

– Растяни на подольше, – предупредил он.

– Что же нам делать, Финн? Я о папе с мамой.

– А что тут поделаешь? Это их жизнь.

– Наша тоже.

Мы молча съели по кусочку. Потом я протянула ему договор, чтобы брат увидел все своими глазами.

– Отличный у тебя выдался денек, да? – с сочувствием спросил он.

– Почему ты ничего мне не сказал?

– Посчитал, что это должен сделать папа.

Голова шла кругом при мысли о том, сколько всего знают члены моей семьи. Сколько всего они скрывают.

– Папа со мной поделился только недавно. Хотел убедиться, что виноградник мне не нужен. В чем я его и заверил.

– Почему меня-то никто не спросил? А что, если виноградник нужен мне?

– Тебе он тоже не нужен.

Через двадцать дней я должна была переехать в Лондон и начать работать в новом британском представительстве нашей фирмы. Лондон. Город, в который я слегка влюблена с тех самых пор, как впервые прилетела туда к подруге на свадьбу. После приема я решила прогуляться и долго бродила по извилистым, мощенным булыжником улочкам, направляясь в сторону Пимлико[2]. Я представляла, как шагаю поздним вечером по волшебным лондонским улицам и фонари освещают мне путь к крошечному бистро, известному своей картошкой с розмарином. Я не могла поверить, что очень скоро это бистро станет ближайшей к моему дому закусочной, эти улицы – моими улицами. Пусть личная жизнь трещала по швам, переезд по-прежнему меня радовал.

– Папа знает, что ты хочешь унаследовать виноградник ничуть не больше, чем я, – сказал Финн.

– Дело не в этом.

– К тому же на втором курсе ты заставила нас с Бобби подписать договор, в котором мы пообещали, что никто из нас не будет управлять виноградником и не позволит остальным. Помнишь?

Конечно, я помнила. Помнила, почему составила тот договор. Учеба на юридическом давалась мне тяжело, и в глубине души я мечтала все бросить и уехать домой. Однако уехать значило бы признать поражение, отказаться от мечты построить другую, более стабильную жизнь. А я не желала сдаваться сама или позволить сдаться братьям.