Восемь сантиметров - [17]

Тот кивнул:

— Гут. Можно, можно!

— Хочу обрисовать ей ваше начинание. Внучка стеснительная верлеген. Расположите к себе, объясните — и увидите: наилучшей станет вам слугой…

Штольц размяк. Благосклонно кивнул.

Старик принялся мне втолковывать дальше:

— Я, Женюшка, знаешь, еще в ту войну находился под Кенигсбергом в плену, где и привлечен был к рыбному делу, может даже, что и у их батюшки. Но это так, к слову. Здесь же мы с господином не только рыбку ловим, я по их поручению катаю по ерикам и заводям, где они надеются в недалеком будущем расставить свои, а значит, и отцовские сети. Потом рыть пруды для карпа: агромаднешную наметил территорию. Мы с ними, с энтим вот господином, являемся как бы разведчиками-поисковиками фирмы. Ставим вешки, столбики, где на табличках: Штольц, Штольц, Штольц… Дошло? А теперь слушай наш спор. Господин гауптман рассчитывает на женские, девичьи руки. А я им говорю — выходит дело, спорю, — что женщины-казачки к рыбному делу и к воде нисколько не приспособлены и, ежли самостоятельно, только наведут порчу. Но в сопровождении парней их можно будет научить…

Гауптман перебил:

— Айн момент! Не ловля — разведение! Мужчин не нужен!

Старик упрямо гнул свое:

— Эк вы тоже! А где икру брать? С чего будем ваше фирменное богатство начинать? Сперва надо ловить рыбку, правильно? Давить из нее икру, делать садки… Все это мое дело, я в нем малость кумекаю. Но спор главный такой: спросите девчонку, и она вам подтвердит — девушки без руководства парней в воду нипочем не полезут. А вы должны как заместитель коменданта заранее обеспокоиться, чтобы молодые парнишки всей этой округи не схвачены были и не отправлены в Германию, равно как и девушки. Таких-то, как она, четырнадцатилетних, пока не мобилизуют. Но смотрите-ка, уже списки на парней и девушек от семнадцати до двадцати ваш начальник составляет. С чем же вы тогда останетесь? Где будут ваши кадры?

— Кад-ры? Что такое?

— Работники, значит. Эти самые, которые молодежь. Они вам нужны, а вы их из своих рук отдаете. С кем же вы станете работать?..

Я, конечно, взяла сторону деда. Ох и хитер старик! Хочет через этого спасенного им коммерсанта воздействовать на комендатуру, добиться освобождения мальчишек и девчонок от мобилизации и отправки в Германию. У меня дух захватило от такой его дерзости. Совсем для себя неожиданно я проникла в то, о чем никто мне не говорил. Не один же Штольц имеет здесь интересы. Фашисты земли захватывают, чтобы тут расположиться хозяевами, а нас запрячь наподобие скотов. Это понять надо, прочувствовать.

И подумать только, где разговор ведет. Прямо под нами лежат мины и бруски тола, которыми можно не только кущевскую комендатуру поднять на воздух, но и железнодорожную станцию, и склады ихние, и казарму…

…Вскоре гауптман стал собираться. Он пьян был, но держался молодцевато, сильно раскраснелся. Это у немцев обычно. На дворе разгулялась буря. Так завывало в окнах, что маскировочные тряпки, хотя окошко было замазано, а фортки и совсем не существовало, раздувались, подобно парусам.

Гауптман загасил свой светильник, и мы как ослепли. Я побежала открывать, однако гость меня оттолкнул и двинулся сам. Смело шагнул в темноту да вдруг ка-ак заорет:

— О, вельтфельт, холлишь! Черт, дьявол!

Булькнула вода, слышно было, как хлюпает и бьется — ни дать ни взять белорыбица на мели.

Вы б видели, как дед побежал. Сколько прыти оказалось в нем и рвения. Не скидая сапог, прыгнул с разгона в воду и — айн, цвай, драй — вытянул гауптмана живого и здорового. Второй раз выручил из беды.

Ну, гауптман орать стал. Со злости старику по уху влепил — вообразил, что тот в воде у него шарил по карманам.

— Господь с вами, — по-русски обижается дед. — Зачем мне ваши карманы… Лучше поскорей тут, на кухоньке, разденьтесь, просушитесь. А мы с внучкой уйдем в горенку.

Однако гауптман распорядился по-другому. Велел деду идти искать лодку. Как идти по такой воде? Поднялась выше пояса. Да еще гнет ветер. И тут мы услышали крики:

— Гауптман, герр Штольц!

Оказалось, что приплыл на лодке тот самый солдатик. Он решил старательность проявить, загладить прежний свой проступок.

Гауптман был доволен. Даже извинялся перед моим дедом, что глупо его заподозрил. Это, мол, от раздражительности.

Свои извинения герр Штольц произносил по-немецки. Дед мне потом перевел.

* * *

Выдалась дикая ночь. Ветер такое вытворял, будто намеревался сорвать наш курень с места. Вот бы мы поплыли по волнам, вот бы стало весело. Хорошо хоть дождь перестал. Тишина и фашистские хари надоели до смерти. Разве такая должна быть война? Дедушка и внучка. Мне бы командира удалого, он бы дал мне пулемет и приказал: «Стреляйте, боец Евдокимова, прямой наводкой!» А этот мой командир мало что передо мной молчит, сегодня еще и пощечин надавал. За что?

Он тихий-тихий, да вдруг распсиховался. Выбегает смотреть погоду, возвращается, шумит:

— Лезь в подпол — не залило ли там…

Я спустилась с моргалкой, оглядела все.

— Сухо, дедушка!

— Из-за камыша не льет?

— Какой еще камыш?

— Ты дурочку не строй. За картоплей от стены камышовая отгородка. Сквозь нее не сочится вода?