Восемь минут тревоги - [28]

— Эх, Петро, не поймешь ты… Я ведь два года здесь на службу ходил, каждый камешек, каждый кустик вот этими, — показал в темноте на руки, — обшарил. Потому и хочу с границей проститься. Может, завтра придет приказ — и до свидания. Так вот и уехать, не взглянув в последний раз на границу? Шутишь, брат. Я потом бредить службой буду и клясть себя, что не простился.

Они миновали последние метры гати, проложенной посуху, и начали спускаться с пригорочка к дозорной тропе. Дремов продолжал:

— Подыми меня ночью, приведи сюда и спроси: где мы? До метра тебе все определю. Погоди, ты тоже такое узнаешь… На, держи! — И передал Олейникову продолговатый пенал прибора ночного видения. Достал из кармана телефонную трубку с намотанным на шейку шнуром.

— Всё, Петр, пришли. Теперь помолчим. Служба!

Дремов подключил телефон в розетку, доложил дежурному по заставе о прибытии на участок, получил ответное «добро», потом легко миновал скользкий, будто намыленный, скат, спустился вниз по дозорке к контрольно-следовой полосе. Олейников едва поспевал за старшим наряда, боясь потерять положенную дистанцию.

Стоя внизу, Дремов подождал Олейникова, включил фонарь и молча махнул напарнику рукой: пошли.

И странное, непривычное спокойствие тотчас овладело Олейниковым. Смотрел на долговязую фигуру, на слегка повернутую в сторону сопредельного государства голову опытного сержанта и чувствовал, как отпускала обычная на границе настороженность, ослабевало напряжение.

Дремов шагал спокойно, луч мощного аккумуляторного фонаря ровно ложился на контрольно-следовую полосу, не мельтешил, высвечивая между борозд малейшие углубления и вмятины. Под ногами хрустели смерзшиеся комочки земли, потрескивал тонкий ледок. Местами на земле, особенно в низинах, белел редкий в этих краях снег, прихваченный морозцем, и луч фонаря в таких местах осветлялся, рассеивался.

— Год с лишним назад, — останавливаясь, шепотом сказал Дремов, показывая на некогда густое, а теперь голое ивовое дерево, — здесь получил крещение.

Олейников проследил, куда показывал старший наряда. Узкие и темные листики осыпавшейся ивы вмерзли в землю, плотно укрыли ее, сделав пятнистой, как маскхалат.

— Нарушитель здесь в резиновой калоше на одной ноге перескакал КСП. Ушлый попался. Думал, забыли такой старый прием, не разберемся. Вот так-то.

Олейников не мог по голосу понять, доволен ли Дремов. А тот уже смотрел на другое место, далеко впереди себя. Внезапно откинул руку назад, словно искал что-то в воздухе.

Олейников ждал: не выработалось еще в нем удивительное качество опытных пограничников — без слов знать, понимать, чувствовать, что от него требуется.

— Трубу! И погаси фонарь! — Дремов нетерпеливо качнул за спиной ладонью с растопыренными пальцами.

Олейников молниеносно расчехлил прибор ночного видения, на секунду ощутил весомую тяжесть, вложил его в руку Дремова. Тот приник к окуляру, одной рукой регулируя диафрагму. В приборе засветился бледно-желтый, крупнозернистый, как на газетной фотографии, снимок местности.

— Что там? — спросил Олейников, дыша Дремову чуть ли не в затылок.

— Ничего особенного, — чуть помедлив, ответил сержант и возвратил прибор. — Просто послышалось.

Но чем ближе подходили они к подозрительному месту, тем мягче, замедленней становились шаги Дремова. Вот его руки невольно перехватили автомат на изготовку. Олейников повторил вслед за старшим наряда маневр, удивляясь, что Дремов не спешит ориентировать напарника на обстановку, и, когда уже нащупывал пальцем холодный предохранитель, увидел мелькнувшую сбоку тень. Лось? В последнее время их стада разрослись. Наверно, лоси искали новые места обитания, где в изобилии стоит мягкий густой подлесок…

Но сейчас не очень-то похоже на то, что промелькнул лось: слишком мала была тень. К тому же молодняк, как предполагал Олейников, в одиночку не бродит, если это и в самом деле был сосунок. А в общем-то Петр, выросший в большом промышленном городе на Урале, и понятия не имел, когда у лосей появляется потомство, где обитает в глухую пору предзимья.

Пока Олейников размышлял, мягко ступая по узкой дозорной тропе, Дремов вдруг резко передернул затвор автомата и крикнул:

— Стой! Кто идет?

Голос его оказался неожиданно сильным, властным, и Олейников, впервые попавший в парный наряд с Дремовым, вздрогнул. Что-то заныло в груди — сосуще, тягостно, как перед прыжком с высоты.

На оклик никто не отозвался. Сержант подался вперед. Олейников ясно увидел, как к кромке контрольно-следовой полосы, согнувшись, метнулся неизвестный, как оттуда вырвалось острое жало огня. Ноги Олейникова вмиг стали ватными, приросли к земле.

— Ложись! — успел крикнуть Дремов Олейникову, а сам на бегу хлестнул автоматной очередью под откос. И тотчас нарушитель, тяжело подламывая ветки, осел. Дремов бросился к тому месту, куда только что стрелял, сгоряча склонился над неподвижным телом на земле, и в это время совсем близко, метрах в двадцати от распластавшегося врага, раздался выстрел второго…

— Достань его, не дай уйти, — прохрипел Дремов напарнику, неестественно, кулем обрушиваясь на убитого врага, будто находился на стрельбище и занимал положение для стрельбы лежа.