Восемь минут тревоги - [20]

— Ну вот, видишь, — обрадовался капитан тому, что не застопорился разговор, не оборвался на полуслове. — Наверно, и они маленькими о чем-нибудь переживали, верно ведь? — спросил капитан и сам же ответил: — Ну да, переживали, что же они, не такие, как мы с тобой? Обыкновенные люди.

Чувствовал Лагунцов: кровь прилила к щекам. И молчать глупо, и говорить — тоже черт знает какие слова жалкие на язык наворачиваются! Будто их ветром из головы все повыдуло!

— Тебе питания-то хватает? — Лагунцов ухватился за внезапную мысль, как за спасательный круг. — А то мы тебя и на усиленное поставим.

— Сегодня Шпунтов письмо получил от своей мамы, — не замечая стараний капитана, будто самому себе сообщил Олейников. — Он ей зачем-то обо мне написал, что, мол, есть здесь такой-то. А она и спрашивает: «Это какой же Олейников? Не Петра ли Васильевича сынок?» А меня и сынком-то никто сроду не называл. Моя мама тогда, после пожара, не на много отца пережила, я к первому классу уже в детдоме был… — Он поцарапал ногтем свой пластмассовый квадратик, слегка вздохнул. — А тут вот подумал: ну, кончится служба, а дальше? Одному? К кому ехать, куда? Раньше все просто было: детдом, училище, завод, потом сразу — армия… — Он потеребил пальцами металлические пуговицы на куртке, еще раз вздохнул.

Лагунцов тоже невольно потянулся в карман за «Беломором».

— Раньше и мыслей таких не было, что один я. Теперь — думаю все, думаю…

— А зачем ехать куда-то? — искренне удивился Лагунцов. — Можно и на границе остаться, в училище поступить или стать прапорщиком. Всегда с людьми, интересно.

— Нет, на границе я буду лишним, не военный я человек… Я мастерить люблю. — Олейников показал на разноцветные квадратики, наклонился, чтобы собрать их с пола. — Такой мозаикой что хочешь можно выложить. И портрет Щорса, например, или еще чей-нибудь. Что хочешь.

— И мне тоже Лазо нравится, — вдруг вернулся Лагунцов к прежней теме. — Его в партию принимали на самой высокой точке Красноярска — в караульной башне. Ветра там — жуткие. Я там был, когда в Шушенское с экскурсией ездил. Геройский был человек! Такому и жизнь свою смело можно доверить. Согласен?

Олейников кивнул: верно, он бы свою жизнь доверил.

— Ну, о Лазо мы с тобой после еще обязательно поговорим, хорошо? А теперь — отдыхать…

Когда Лагунцов вслед за Олейниковым поднялся из котельной и вошел в столовую, Завьялов, звучно прихлебывая чай, все так же разглядывал схему. Тонкое стекло при наклонах звякало о железные стенки подстаканника. Горка сахара в вазе высилась белоснежным нетронутым холмиком — замполит пил несладкий.

— А знаешь, любопытный проект, — завидя Лагунцова, сказал он оживленно. — Только бы я вот сюда, — показал в уголке схемы, — поставил магнитный контактор. В наших условиях он просто необходим: всегда обеспечит быстрый переход с обычной электросети на автономную, и наоборот. Вот если бы еще раздобыть пластика… — Заметил: Лагунцов совсем не слушает его, озабочен чем-то своим. Что ж, Завьялов не в обиде. Как говорится, в каждой избушке свои погремушки…

— Николай, — через минуту сказал Лагунцов, стараясь не смотреть на замполита, — тебе не приходилось в эти дни беседовать с Олейниковым?

— Нет, а что? Ты с ним сейчас говорил? Где?

— В подвале, в сушилке, — ответил Лагунцов устало. — Помнишь, Олейников рассказывал про скрап и про машинку? Говорит, что теперь бы про это не рассказал… О матери что-то вспомнил.

— Ну, и ты?.. — начал было замполит, но Лагунцов грубо оборвал его:

— И я!.. Как видишь, я не нашел, что ему ответить. А он ждал этого… Что скажешь дальше?

Завьялов и тут не обиделся: как всегда, сцепил перед собой пальцы, глубоко задумался. Приглушая голос, сказал:

— Впечатлительный он очень, все в него западает глубоко.

— Да уж глубже некуда! — Лагунцов крутанул шеей в тесном вороте. — Мне он сейчас рассказывал, как у него украли мечту.

— Какую мечту? — Завьялов недоуменно вскинул глаза.

Лагунцов пояснил, придвинул к себе чай, ожидая, как отзовется на его сообщение Завьялов.

Завьялов хмурил лоб, сжимал и разжимал мясистые пальцы. Увы, он тоже не мог с полной для себя ясностью соединить два далеких друг от друга понятия — мечту и сегодняшний разговор Лагунцова с Олейниковым. После разъяснения Лагунцова замполит был абсолютно уверен в одном: то, что с Олейниковым сейчас происходит, на языке педагогики называется возмужанием… Зрело в человеке сомнение, почти неизбежное на переломе, копило силы, а сейчас прорвалось, выплеснулось наружу. Так бывает.

— Бывает, — вслух выразил он Лагунцову свою мысль. — Многие в таком возрасте — я имею в виду людей впечатлительных — начинают подводить предварительные итоги: чего достигли в жизни, что сделали? И очень тяжело переживают, если под чертой оказывается ноль, пустое место, как им кажется… Конечно, все это приблизительно, может, я не умею выразить точно. У Олейникова, как мне кажется, ситуация гораздо сложнее: ведь никого нет из родни, один, и поневоле привык полагаться на собственные силы. А они у него — очень невелики… — Замполит опустил свои тяжелые руки на пластиковую крышку стола. — Навалится на такого груз потяжелей — и шею парнишке сломит.