Восемь глав безумия. Проза. Дневники - [90]

Откуда это? Кто это посмел сказать? Враг народа, злобный хулитель, антипатриот? Нет. Глеб Успенский в «Отрывках из записок Тяпушкина».

«Современники, страшно!»[102] (Гоголь).

Женщина. Трое детей. Не работает. Продает остатки вещей.

— Все время настаивают, чтобы я шла на работу. А что она мне дает? 300 руб., а с вычетом 200. Чем кормить троих детей, как одеться? Если бы я хоть была уверена, что куском хлеба и картошкой меня обеспечили.

Другая. Замуж вышла поздно. Воспитывала братьев и сестер. Долго ухаживал какой-то молодой человек. Не соглашалась.

— Потом он поехал за хлебом, привез мне много белой муки. — Давай поженимся. — Согласилась. Одного малого оставили у себя, других раздали по родственникам.

А Тоня молчит. В конце концов, она, приглашая меня, больше думала о своей корове, чем обо мне.

Катастрофическое отсутствие человека при многолюдстве. Провинция мистически ужасна, была, есть и будет. Когда же я перестану быть столь смешным и жалким игралищем судьбы? Иногда мне хочется бросить карты в лицо клиента, по-чеховски заплакать и сказать:

— Какого черта вам надо? Гадать я не умею, и провалитесь вы все в преисподнюю. Мне есть нужно.

Но я героически сдерживаю рискованный порыв и томлюсь и потею в усилиях угадать чужую убогую судьбу, строение чужой убогой души. Хотя в нашу эпоху нередко самым нищенским мирным характерам доставалась богатая катастрофами бурная судьба, и эти характеры с достойной удивления жизнецепкостью выкарабкивались из бушующего моря на самый мещанский берег. И, в сущности говоря, грозная судьба оставалась с носом: маленькие характеры сохраняли в полнейшей невинности свое ничтожество, или свое святое простодушие, как бы сказал Франс.

1/VI. Уже! Зима тянется, как волос по молоку, а лето пролетает, как… как атомная бомба.

Прочла 4-й том графа Игнатьева «Пятьдесят лет в строю»[103], «Затемнение в Гретли» современника нашего, англичанина Пристли[104] и просмотрела «Огни» Анны Караваевой[105]. Два последних романа посвящены последней войне.

В обоих — тыл. У Караваевой, конечно, строит<ельст>во, у Пристли — борьба с шпионажем. Англичанин, безусловно, интереснее, но, грешным делом, кое в чем формалисты, по-видимому, были правы. Философия Пристли, его патриотизм, любовь к массам приклеены к обыкновеннейшему старому доброму детективному сюжету, как афиши к афишному столбу. Столб преобладает. Изменить кое-какие наименования, вместо «фашизм» написать: ловкий и зверский бандитизм, вместо фамилии «Нейлэнд» прочесть «Шерлок Холмс», и читатель ничего не заметит и ничего не потеряет.

Детективно до смешного: заранее обусловленные парольные зажигалки, черная «смазка», к<отор>ой Нейлэнд-Холмс покрывает подошвы ботинок шпиона, чтобы уличить последнего, подозрительный кабачок, женщина благородная и невинная (врач Маргарет Бауэрштерн), попадающая под подозрение по причине своей немецкой фамилии и несколько необычного поведения, т. е. друг, принимаемый за врага, все это чрезвычайно по Конан Дойлю и значительно ниже Честертона, не говоря уже о родоначальнике детективной литературы, гиганте Эдгаре По. Читать забавно, занятно; прочтешь — вспомнишь, что речь идет о событии, потрясшем мир, сместившем его с орбиты, о последней войне, и становится неловко.

Нельзя такую тему делать орудием легкого заработка, лучше гадать, шарлатанить.

В «Преступлении и наказании», в «Братьях Карамазовых», да и в «Бесах» тоже каркас детективный, но какая нагрузка! Средним писателям нужно на пушечный выстрел держаться от уголовной фабулы. Она губит всю их пусть немудрую, но «честную» — философию, а «психоанализ», обычно сопровождающий уголовную фабулу, вызывает улыбку, вспоминается поистине блестящая чеховская «Шведская спичка».

Не спорю, что фашисты en masse[106] тупы, вульгарны, ограниченны, дефективны, но фашистская идеология в ее высшем выражении (не в гитлеровском, конечно) достойна более внимательного рассмотрения. Она гораздо глубже и тоньше, чем полагают многие. В «Волшебной горе» Томаса Манна фигурирует крайне интересный герой — еврей с фамилией, напоминающей нафталин (Нафтал, Нафтэль — не помню точно), принявший католичество, но в силу своей болезни не смогший достигнуть высоких степеней в Римской церкви. Вот идеология, докатившаяся до масс в виде замутненном, вульгаризованном, опошленном неумными ефрейторами, в виде фашизма.

И недаром тонкая и глубокая умница Томас Манн[107] противопоставил этому Нафталу последнего гуманиста, поклонника «прав человека» и отвлеченной революции, мыслящего весьма возвышенно и чисто, но в этой возвышенности чувствуется легкий оттенок трагикомизма.

Дуэль между ними. Затем, кажется, самоубийство Нафтала. (А м<ожет> б<ыть>, он был убит на дуэли, чего он, как будто, и добивался. Ах, где бы достать эту замечательную книгу!)

Анна Караваева: Прочесть популярную книжку о способах добывания стали, посмотреть на самый процесс производства, одеть несколько стандартно изготовленных манекенов в платье, соответствующее требованиям моды, вложить пластинку, соответствующую требованиям момента, в патефон, и — готово: роман написан, издан, прочтен, одобрен критикой.