Восемь глав безумия. Проза. Дневники - [60]

Белые люди утеряли уже способность всецело отдаваться грозной мощи и власти искусства. Они скучают, они зевают. Они находят, что Бетховен и Бах скучны. Им опротивели музеи с Мадоннами и Венерами. Белый человек обожрался искусством и наукой, его рвет этими вещами. Разумеется, я говорю о культурных белых. Они судорожно мечутся в поисках нового искусства, новых форм и ничего не находят, кроме повторений или Боанг-Уанга и вырезанных из сучков сухого дерева наших уродливых божков. И эти белые плачутся, что искусство умерло. А, в сущности, им нужно, как любому обожравшемуся человеку, повременить с едой, поголодать, тогда аппетит появится снова. Белым нужно крепко позабыть об искусстве… А белые низы, друзья, — для них высшее искусство — цветная фотография, кино с убийствами, приключениями, войной, шпионажем, а на фоне войны и шпионажа разыгрываются сентиментально-пошлые и просто пошлые и гнусные любовные истории. Это кино убивает человеческую логику, логику чувства и мысли, серьезность, стройность и глубину чувства. А кино в нашу эпоху — пожалуй, единственный воспитатель белого человека… Итак, если смотреть на вещи с вашей точки зрения, то можно прийти к выводу, что вырождается не только наше крохотное, скудоумное племя, но и все великое, разумное белое человечество.

— Да, вы пропели сегодня всем хорошенькую отходную, — нервно рассмеялся министр.

— Ничуть, я не считаю, что белые и наше племя вырождаются. Все идет своим обычным путем. Люди, жившие в самые могучие и богатые эпохи, сокрушались и уверяли, что их век — век упадка. А следующие столетия им завидовали. Так всегда было и будет в мире вплоть до конца мира. В нашем племени вымирают слабые, а уж кто выжил, тот живет до сотни лет. Я сам думаю прожить не меньше девяноста. А наш Дон-Жуан, великий жрец, — ему восемьдесят пять лет, и его еще надолго хватит, если министр госбезопасности не постарается приблизить его кончину. Мы восприимчивы и гибки. Вы слышали, как У-Дарь требовал жизненного пространства, а Рчырчау обвинял ваших безбожных белых друзей в том, что и они стряпают божков.

— Если только это мы поняли во всей белой истории, нам незачем существовать, — отрезал премьер.

— Да почему? Я весь вечер вам доказывал, что наше племя ничем не хуже европейских наций, и достойно существования, как все народы мира.

— Вы целый вечер убиваете надежду и веру, — тихо проговорил мин<ист>р культуры.

— Нет! Я только убиваю ложь. Будьте врачами, а не проповедниками Красной религии, не чудотворцами. Не поднимайте людей с четверенек сразу, одним рывком, вы можете сломать им позвоночник.

— Да ведь наше племя буквально на четвереньках ходит, ведь оно питается червями и муравьями, не знает пищи, приготовленной на огне! — с горькой иронией и очень резко крикнул Фини-Фет.

— Эка беда. Лучше ползать на четвереньках в буквальном смысле, чем в переносном. Ползая на четвереньках, можно сохранить свою внутреннюю свободу.

— Что! — премьер подскочил к Жану Донне. — Что вы сказали? Вы беспощадный провокатор и мистификатор. Как можно говорить подобные вещи?

Старик хитро улыбнулся:

— Вы — философ. Вспомните Эпиктета, христианских мыслителей. Все можно перенести: любое унижение, оскорбление, боль, оставаясь благородным, нравственным существом и сыном божьим. Белые морально ползают на четвереньках, это гораздо страшнее, чем наше фактическое ползанье. Но я не хочу обвинять белых. У них особое, сложное положение вещей, создававшееся веками социально-политического развития. Белые не такие уж скверные люди. У них есть разум, хотя бы у выдающихся белых, а значит, у них есть будущее.

— Вы только что блестяще доказали, что весь мир гниет и смердит… Хотя очень неопределенными и слабыми доводами пробовали потом сами себя опровергнуть… Но ваши отрицания куда сильнее ваших утверждений… Что может произойти из гниения и смерти?

— Только из гниения и смерти вырастает новая жизнь.

— Неправда! — пылко воскликнул Лейсо, — новая жизнь вырастает из разума, благородного чувства и красоты.

— Какой идеализм! Какая нелепость! Растение вы принимаете за почву. То, за что люди борются столетиями, проливая кровь, копаясь в грязи, чего достигают мучительно медленно, т<о> е<сть> разум и красоту, вы называете базой. Люди с такими убеждениями кончают безумием, бесчувствием и безобразием.

— Вывод — самый правильный из всех ваших рассуждений — вы сделали сами в самом начале и только подкрепили его рядом доказательств. Весь мир — огромная Гынгуания. С этим я согласен. Вы меня убедили. — Это сказал Фини-Фет.

— Но это не значит, что мир должен погибнуть благодаря чьей-то злой воле, — особенно подчеркивая каждое слово, ответил Жан Донне, зорко всматриваясь в премьера. — Мир должен естественным путем пережить свою судьбу.

Фини-Фет насмешливо свистнул:

— Что есть истина? Что такое «естественный путь»? Все пути естественны, поскольку они существуют. Естественны мир и блаженная тишина; естественны бури, катаклизмы и революции. Естественны гнусности, беззакония, преступления и великие подвиги.

Он резко и злобно рассмеялся:

— Естественно, что питекантроп ползает на четвереньках и питается сушеными червями, а при особенной удаче — сырым мясом, а развитой белый человек — душистым хлебом, жареным мясом с приправами и хорошо приготовленными овощами… Если мир погибнет от чьей-то злой воли, как вы изволили выразиться, значит, это естественно. — Он снова рассмеялся. — Значит, этому не воспротивились ни Бог, ни природа.