Восемь дней в сентябре и Рождество в Париже. Антикварный детектив. Или детективная история, разгаданная экспертом - [5]

В 20-е годы в академических классах, помнивших Брюллова и Репина, творилось тогда бог весть что. Искусству, царившему здесь сто пятьдесят лет, казалось, суждено было закончить свой век на свалке. Молодые ребята художники, пришедшие сюда с полей Гражданской войны, из рабочих цехов и разоренных деревень, с энтузиазмом что-то лепили, клеили, красили, стараясь соединить познания марксизма с новыми формами искусства. Творилось новое революционное искусство под предводительством ниспровергателя всех устоев Казимира Малевича, тонкого аналитика Павла Филонова и многих гениев русского авангарда. Самое интересное, что что-то подобное и получалось. При чем тут была экономическая теория Маркса — непонятно. Но сам Павел Андреевич Филонов настоятельно рекомендовал своим ученикам непременно конспектировать Маркса.

Теперь вместо человеческих фигур студенты писали какие-то обрубки, состоящие из кубиков, кружков и квадратиков. На что старейший натурщик, который, говорят, еще самому Федору Антоновичу Бруни позировал, увидев все это, неприлично выругался, хотя был человеком весьма утонченным, поскольку не один Ахиллес и император римский с него был написан. Да и как тут не выругаться, когда обгадили совсем храм искусства. А церковь Святой Екатерины закрыли, иконы — шедевры живописи Егорова, самого Василия Кузьмича Шебуева — вынесли куда-то на чердак, а росписи завесили лозунгами с цитатами из Каутского и Клары Цеткин, и теперь здесь курят, семечки плюют, устраивая диспуты и танцульки. И это в святом месте. А когда-то ведь в этом храме на молебне великие князья бывали и государь император, да что император — сам Федор Антонович, когда жил в академии в своей казенной квартире, захаживал на службу каждое воскресенье и с воспитанниками вместе стоял. А эти паскудники совсем распоясались. Главный начальник этого Вхутемаса, напившись пьяным (это в стенах-то академии!), упражняется из пистолета по античным слепкам, а ведь их из Италии еще сам Иван Иванович Шувалов заказывал. Срам, да и только.

Виктор Юдин так же, как все, с энтузиазмом стал осваивать азы супрематического производственного искусства и на каждый просмотр выставлял революционные натюрморты из близких и понятных каждому рабочему материалов: были тут и гайки, вклеенные в холст, и металлические болванки на дереве, и бронзовые ключики на фоне революционных лозунгов как знак открытия нового мира, и работы эти получали заслуженные высшие баллы, а их автор — усиленный продпаек. Но, проучившись так три года, молодой художник Юдин неожиданно оставил стены Вхутемаса, увлекшись совсем другим делом.

Дело в том, что, как всякий молодой человек, в свое время Виктор Юдин отличался не только любовью к живописи, но и стихами баловался и частенько посещал поэтическую секцию в Доме искусств на Мойке. Там его небольшие, состоящие из пары четверостиший сочинения встречали с одобрением, и его ценили как весьма перспективного автора. Еще бы: все вокруг про борьбу и грозу, а барышни про розы и слезы, а молодой парень — про краски и кисти. Вот эти краски и кисти и привели его в кружок писателей, сформировавшийся при «Детгизе». Однажды к нему подошел лысоватый парень лет двадцати пяти, в круглых очках и, протянув руку, сказал:

— Я Владимир Марчик. Слушай, мы тут издательство детских книжек налаживаем, а у тебя и стихи оригинальные, и сам ты художник. Не хочешь попробовать что-нибудь нарисовать и написать? Издательство паек хороший дает.

Еще бы не хотеть. Да у него почти все картины были со стихами. Он их вместе с лозунгами включал в композицию, и получалось что-то близкое к Маяковскому. Правда, про свои стихи он быстро забыл, да и чего тут, когда пошли такие книжки: и «Мистер Твистер», и «Багаж», и еще… еще… еще. Это дело так захватило Виктора, что он не успел опомниться, как стал уважаемым Виктором Михайловичем, членом Ленинградского союза художников, и был даже приглашен преподавать в Академию художеств, так она снова стала называться. Да и со времен его юности здесь много что изменилось: вместо комиссаров в кожаных тужурках, с маузерами за пазухой здесь теперь ходили вальяжные профессора: Грабарь, Бродский (тот самый, что еще у Репина учился). Он приезжал на работу в дорогой шубе и на личном авто. Сняли кумачовые лозунги, отремонтировали мастерские, у входа появился вахтер, а рядом с ним иногда сиживал сам Исидор Дмитриевич, совсем постаревший, но все такой же строгий. И любимым занятием его было рассуждение на тему: «Да, это вам, конечно, не при Федоре Антоновиче, но все же не сравнить с прежним паскудством, все же лучше…»

Виктор Михайлович, в отличие от ректора Бродского, Ленина не писал, а руководил мастерской иллюстрации и делал это с большой охотой. Любил он общаться с молодежью, особенно с молодыми студентками, которые тоже имели к нему особый интерес. Сам он был мужчина видный, эдакий похожий на Есенина кудрявый красавиц, да еще спортсмен.

По молодости он был женат на своей сокурснице Руфочке. Она была скульпторша и думала больше о работе и своем творчестве, а потом и вовсе они разошлись. После первой же серьезной ссоры Руфочка собрала свои вещи и ушла. Но, видно, первая любовь не забывается. Хоть и выходила она потом замуж несчетное количество раз, сохранила фамилию первого мужа.