Воры в доме - [22]

— Нет, — ответил Гриша. — Я нарзан выпью. Вы только не обижайтесь.

— За что же тут можно обижаться?

Такого вкусного шашлыка Гриша не ел никогда в жизни.

Глава десятая, которая называется «Что они думали», как, впрочем, следовало бы назвать всю эту книгу

Не все ли равно, что я делаю. Спросите, что я думаю.

Ж. Ренар

— … стоит ли за это ложить жизнь, — закончила свою длинную и путаную мысль Зина.

Шарипова передернуло. «Ложить». Особенно его раздражало в Зине то, как она калечила русский язык. Это было странное, ревнивое чувство. Ему самому знание русского языка стоило большого труда. И когда другие выражались неправильно, небрежно, не заботясь о слове, у него было такое чувство, какое было бы, наверное, у художника, если бы на его глазах превосходную любимую картину кто-то мазал грязью или плевал бы на нее.

«Вначале было слово…» Он не мог бы найти лучшего выражения для того, чтобы объяснить самому себе свой жизненный путь.

Зимой с 1942 на 1943 год после тяжелого ранения в грудь — осколок перебил ребро и застрял в легком — он попал в госпиталь, в Уфу. В палате, куда его положили, на соседней койке лежал пожилой человек с круглой лысой головой, маленькими, щеточкой усами над большим ртом и таким лицом, что, посмотрев на него, Шарипов подумал: доброта, как и злость, оставляет свои следы на лице. Максим Автономович Барышев до войны работал директором сельской школы, а в военное время стал комиссаром батальона.

Максим Автономович часто поправлял Шарипова, который к этому времени — шутка сказать, командир дивизиона гвардейских минометов, Герой Советского Союза! — чувствовал себя уверенней и меньше стеснялся того, что плохо говорит по-русски.

— Нужно говорить не «два человек», а «два человека», — в очередной раз перебил он Давлята.

— Ви меня понял? — вспылил Шарипов. — Это главное!..

— Этого недостаточно, — возразил Максим Автономович.

Спустя некоторое время он спросил у Шарипова:

— Вот скажите, вы замечали, как все, о чем вы думаете, любая ваша мысль, даже не произнесенная вслух, все равно состоит из слов, что думаете вы словами?

— Не знаю… — сказал Шарипов. — Почему словами? Когда я думаю, я вижу… Горы вижу, всадника вижу, или танк вижу, или речку.

— Но при этом вы знаете название всего того, что воображаете. А если вы подумаете, что, к примеру, «социалистическая революция освободила народы, которые угнетались царским правительством», вы уж тут никаких картинок не увидите, а будете думать только словами. Слова неотделимы от мыслей. И вот что главное: чем больше у человека в запасе слов, тем больше у него в запасе мыслей, тем более умным, более знающим будет такой человек.

На следующий день Давлят нерешительно спросил у Максима Автономовича:

— Не смогли бы вы учиться со мной русскому языку… в свободное время?

— Не учиться, а учить, — хитро прищурился Максим Автономович. — Можно. Но язык — это как здоровье. Немного зависит от врача и все — от больного.

Это было время, когда Давлят учился по двадцать четыре часа в сутки. Даже во сне. Даже сны его состояли из русских слов во всех их падежах, склонениях и спряжениях.

Прославленный диктор московского радио — Левитан едва ли представлял себе, какую роль сыграл он в жизни Давлята Шарипова. Слушая последние известия, Шарипов потом повторял каждое слово, осваивая произношение, ударения и даже интонацию Левитана. Он заучивал на память целые страницы Гоголя, Чехова, Шолохова. Любимым его занятием стала придуманная Максимом Автономовичем игра в «очко». Максим Автономович брал в руки добытый для этой цели в библиотеке госпиталя Толковый словарь русского языка или словарь иностранных слов и, открыв книгу на первой попавшейся страничке, прочитывал подряд двадцать одно слово. Давлят их записывал, а затем должен был растолковать каждое из них. Потом они менялись. У Максима Автономовича были все основания удивляться успехам своего ученика — месяца через три Давлят, случалось, обыгрывал в «очко» старого учителя, хотя он и перестал поддаваться, как часто поступал вначале.

Русский язык! Великий русский язык, которым многие так пренебрегают только потому, что слышат его и говорят на нем со дня рождения. На многие годы он стал для Шарипова предметом самой большой его заботы, источником чистой радости и надежным подспорьем в решении важнейших вопросов, связанных с его жизнью и работой.

Он понимал, что Зина, пожалуй, не была бы ему симпатичней, если бы она даже не калечила языка. Но эта ее черта особенно раздражала Давлята.

«Как мало все-таки мы знаем о людях, которые нас окружают, — думал Шарипов. — Вот Ведин. Я его знаю много лет. Я знаю о нем все, что можно знать о близком товарище. И все-таки никогда не пойму, как он может так бережно, так нежно разговаривать с Зиной. Это непонятно. Или он совсем по-другому, чем я, смотрит на Зину, а следовательно, и на всех других людей, или постоянно притворяется. А как относится к Зине Ольга? Надо будет как-нибудь осторожно расспросить. Но, во всяком случае, когда Зина разговаривает, Ольга не смотрит ей в лицо, как бывает в тех случаях, когда стыдно за человека».

— Стоит ли за это ложить жизнь? — сказала Зина.