Воры над законом, или Дело Политковского - [19]

Вначале Политковский опешил, но довольно быстро признал новую методу верхом совершенства, тем более что основные манипуляции должен был проделывать сам Путвинский. Задача же Политковского сводилась к визированию официальных бумаг у председателя комитета генерал-адъютанта Ушакова, который весьма благоволил к директору своей канцелярии.

И работа началась, и денежки потекли бурною рекою.

Вообще в некотором роде наш Питвинский был подлинным писателем, литератором до мозга костей. Присущая ему фантазия была по-настоящему творческой.

Каждый день он просматривал роспись военного министерства со списками рядовых, унтер-офицеров и офицеров, даже и пытался выудить что-нибудь подходящее. Чрезвычайно привлекали Путвинского события на Кавказе, ибо там постоянно кого-нибудь убивали, а главное, подстреливали.

Но его не интересовали реальные раненые. Он выбирал из списка соединений какого-нидь Пахомова или Сидорова, который, скажем, служил на Кавказе и, значит, потенциально вполне мог быть ранен, и писал от его имени официальное обращение, своей фантазией превращая того в инвалида.

Обращение мнимо-больного Путвинский клал себе на рабочий стол. На него как-то надо было официально реагировать. И он реагировал. Составлялась кипа документов, из коих было видно, что человек получил увечье, лечился, увольнялся из армии с выходным пособием и отправлялся к месту жительства своего, в какой-нибудь забытый Богом Елец.

После этого вступал в игру уже и Политковский. Канцелярия комитета о раненых вступала в переписку с другими службами военного министерства по поводу судьбы инвалида Пахомова или Сидорова. Все необходимые денежные исчисления производились совершенно официально.

И все денежки прямиком попадали к Политковскому, а он уже распределял меж остальными членами квартета.

Не подступишься. До истины не докопаешься. Никто же не отправится в Елец выяснять, как там живёт-поживает инвалид Пахомов? А он вовсе и не в Ельце, он в действующей армии по-прежнему, и здоров-здоровёхонек. Но никому сие не ведомо.

Все дело-то в том, что сведения, будто Пахомов уволился по инвалидности из армии и живёт-поживает в Ельце, получая пенсию, из стен комитета так и не выходили.

Вот как всё кражство было придумано.

Да, в общем, Путвинский сочинил свои «Мёртвые души». И неплохо получилось.

Надо было только опасаться аудиторов. И тут уже дело Политковского было не подпускать их и близко к канцелярии комитета о раненых. Это Александру Гавриловичу с легкостию удавалось, ведь он находился под защитою военного министра князя Александра Ивановича Чернышёва. И все в министерстве знали, что Политковского и его канцелярию трогать нежелательно.

Так всё и было аж до Рождества 1852-го года, до того грустного момента, когда светлейшего князя Чернышёва хватил удар и он отправился в отставку. Тут-то безукоризненно (можно сказать, математически) разработанная воровская метода и рухнула оглушительно и окончательно.

И лопнули «Мёртвые души» ушлого канцеляриста Путвинского. А казённые денежки, которые прикарманивались квартетом расхитителей в течение двадцати лет, исчезли, как будто их и не было никогда.

Это загадка, которая, однако, вполне разгадывается и достаточно быстро.

Основную сумму, видимо, прибрал сам Политковский, однако на его счета никаких экстраординарных сумм не оказалось. Скорее всего, он не припрятал, а спустил все денежки. На что? На роскошные великолепные вечера, которые устраивал еженедельно, и на многочисленных любовниц, коих менял регулярно, ну и на карты.

Александр Гаврилович был чрезвычайно страстный игрок, и про него говорили, что в картах он был невероятно счастлив. Рассказывали, будто частенько он вставал из-за ломберного стола с выигрышем в 50–40 тысяч золотом. Да тут целая телега нужно, чтобы прихватить с собою все эти сокровища.

Совсем не исключено, что история о баснословных выигрышах Политковского есть плод его собственной выдумки. Нет, он совсем не любил хвастаться. Тут был точнейший расчёт.

Оклад директора канцелярии комитета о раненых был весьма и весьма скромен. А жил он очень даже на широкую ногу.

Дабы объяснить, дабы запудрить, задурить петербуржцам головы, Александр Гаврилович и придумывал истории о своём совершенно особенном исключительном карточном счастье. И им, этим историям, зачастую верили. Как верят обычно чужому нежданному счастью, верят в само существование на свете счастливчиков, которым может что-то вдруг привалить от капризной фортуны.

А на самом-то деле был Политковский, думаю, так себе игрок, скорее даже неудачливый, чем удачливый. Но карты он обожал, — это правда —, так же, как и женщин, среди коих, кстати, более всего предпочитал балеринок, или же, в крайнем случае, певичек, как правило, из итальянской оперы. А главное, был преловкий и пренаглый вор. В противном случае не было бы у него ни роскошных карточных вечеров, ни балеринок, ни всяческих иных удовольствий, до коих был он великий охотник.

Так что исчезновение выкраденных из бюджета гигантских сумм более или менее объяснимо, мне кажется.

В общем, дело было отнюдь не в ласковости фортуны, а в том, что герой наш на протяжении многих лет беззастенчиво крал.