Воровский - [55]

В феврале 1913 года в России праздновалось 300-летие дома Романовых. В связи с царским праздником ожидалась амнистия политзаключенным. Ждал ее и Воровский. Сильно скучая по жене и дочери, он все же советовал теперь немного обождать с приездом в Вологду, пока не будет ясна ситуация.

В результате амнистии Воровскому уменьшили срок пребывания в административной ссылке на один год. 23 февраля 1913 года Воровский отправил жене телеграмму: «Вероятно, скинут год, процесс прекращается, собирайся».

У Воровского было чистое и твердое, как кристалл, сердце. Ни честолюбие, ни зависть ему не были знакомы.

«Когда я смотрю, — писал он жене, — как разные человечки пыжатся, жилятся, из кожи лезут, чтобы обратить на себя внимание Европы, чтобы сыграть роль в каком-нибудь «комитете» или «думе», или еще каком-нибудь злачном месте — мне только смешно. Ты сама знаешь, что чины и ордена сами ко мне лезли, а я поворачивался к ним спиной. Ибо я выше человеческих слабостей — живу на звезде и имею на плеши смешных гомункулов».

Как-то осенью 1913 года к Воровскому зашел Малышев. Стряхивая с плаща капли дождя, он сказал, что Вацлаву Вацлавовичу придется сплясать, а то он не покажет, что принес. Недолго думая, Воровский, улыбаясь, пустился в пляс. Он прошелся по комнате вприсядку, а потом, отдуваясь, подошел к Сергею Васильевичу и протянул руку.

Малышев вынул из-за пазухи книгу Н. А. Рубакина «Среди книг», вышедшую недавно в Москве, развернул ее и, тыча пальцем, сказал:

— Читайте!

Вацлав Вацлавович увидел статью В. И. Ленина «О большевизме». В ней Воровский нашел и свой псевдоним — П. Орловский.

— Поздравляю, — кивнул Малышев на книгу. — От души рад за вас. Уж если сам Ильич назвал вас в числе главных писателей-большевиков, то это большая награда.

— Да, мне приятно, конечно… — дочитав статью, сказал Воровский. — Щекочет мое самолюбие, хотя я и не тщеславен. Ильич хитер: раз похвалил, то знает, я еще ретивее писать начну.

Вскоре к Воровскому приехала семья: жена и шестилетняя дочь Нина.

«Мы встречались ежедневно, — вспоминал один ссыльный, Б. Перес, — за столом у местной обывательницы Матафтиной, у которой столовались некоторые ссыльные. Не раз я бывал у Вацлава Вацлавовича дома.

Однажды вечером во время разговора я взялся за попавшиеся мне под руку поломанные куклы Ниночки и одну за другой починил их. Когда она наутро нашла своих исцеленных кукол, Вацлав Вацлавович пресерьезно уверил ее, что я кукольный доктор, и от души смеялся, когда при каждом моем появлении Ниночка бежала ко мне навстречу с новой пациенткой».

В кругу друзей Вацлав Вацлавович был обаятелен. Все окружающие от души любили его. Редко можно было увидеть его раздраженным, вспыльчивым, злым. Он обладал удивительной выдержкой и хорошо владел собой. Необыкновенный такт и ласковая внимательность к людям, забота и мягкость к ближним — все это подкупало. Неудивительно, что всех его знакомых тянуло к нему. С Вацлавом Вацлавовичем было приятно поговорить об искусстве и политике, об интегралах и литературе. Он был очень разносторонне образован, любил поэзию и часто декламировал стихи.

В Вологде Вацлав Вацлавович нередко хворал. Северный климат был явно ему противопоказан, но царские жандармы, видимо, на это и рассчитывали. Согнувшись, Воровский с трудом передвигал ноги. В момент обострения ревматизма глаза его становились грустными, но ненадолго. Даже когда недуг приковывал его к постели, он старался улыбнуться и часто подтрунивал над своей телесной немощью.

Он работал над чертежами и планами постройки женской гимназии на одной из площадей Вологды. Эта работа давала ему средства к жизни. В то же время он писал статьи для «Правды» и других изданий.

В МОСКВУ, НА РОДИНУ

Осенью 1913 года срок ссылки подходил к концу. Воровский начал подумывать, куда ему направиться.

В. Бонч-Бруевич звал его в Петербург, предлагая место редактора в издательстве «Жизнь и знание». Но Воровского тянуло на родину, в Москву. Кроме того, петербургский климат, пожалуй, хуже вологодского — мог обострить его болезнь. И Воровский отказался от соблазнительных предложений Бонч-Бруевича. Однако он просил Владимира Дмитриевича дать ему рекомендации и сообщить знакомства, которые могут пригодиться в Москве.

«Но так как Вы всегда имели склонности к оптимизму и идеализации человеков, — писал Воровский Бонч-Бруевичу, — то сначала (при помощи Веры Михайловны) произведите строгий критический смотр вашим москвичам… Для критерия сообщаю Вам, что могу быть: а) литератором, б) переводчиком, в) редактором, г) статистиком, д) библиотекарем, е) личным секретарем и вообще всем. По части технической: а) составлять проекты зданий, сметы на постройку, чертить и т. п. (хотя черчение вредно отзывается на моих верхушках), б) заведовать строительной конторой, канцелярией, чертежной, вообще быть начальством, в) наблюдать за постройкой чего угодно и где угодно». Далее, продолжая шутить, Воровский сообщал, что ему легче всего быть начальством: мало работы и много денег.

«Идеалом было бы получить место личного секретаря при каком-нибудь приличном и платежеспособном человеке, но идеал, как известно, тем и отличается, что никогда не достигается».