Воровка фруктов - [36]

Ее же воровство фруктов было чем-то совершенно иным. Оно совершалось под знаком безнаказанности и, кроме того, было благодатным. И подобающим. И прекрасным. Образцово прекрасным. Конечно, спору нет: то, чем она занималась, относилось к «кривым делишкам». Но и это выражение имело для нее свой особый смысл, отличный от общепринятого. Все, что было, пусть немного, кривоватым, казалось ей по-домашнему родным, и она угадывала потаенную укромность, к которой ее так безудержно тянуло, особенно в разных кривых предметах, попадавшихся ей на глаза, – в кривой иголке, кривом карандаше, в кривом гвозде. Такой будет дольше держаться.

Будь ее воля, все перешли бы только на производство кривых вещей. Значит, она была против прямых углов и прочего в том же роде? Да, но еще больше ей было противно все круглое, шары, круги, кольцевые орнаменты, спирали. Ей хотелось, чтобы все было по ее? Еще как хотелось. Или, точнее, ей хотелось этого время от времени, в духе по-своему понятой песни «Time after Time»[36].

Каких только открытий не делает человек, промышляющий воровством фруктов! Сколько раз на протяжении теперь уже четверти века своей жизни она меняла места пребывания, но всякий раз, останавливаясь где-то, на день и, может быть, еще один, не больше – потому что дольше она нигде не чувствовала себя в безопасности, – она легко приживалась, ощущая себя как дома, именно благодаря своему промыслу.

В каждом месте она определяла по точкам, линиям и углам, где растет фрукт, который она может прихватить. Ей достаточно было одного дня и одной ночи, чтобы у нее внутри сложилось нечто вроде картографии, к которой она могла обратиться в любой момент и которая содержала в себе фруктовые параметры данной территории, только потому и заслуживающей вообще внимания и подлежащей обследованию. Необычным (а может быть, и нет) было то, что эти ее «тригонометрические точки», как правило, действительно представляли собой лишь отдельные точки. К числу значимых для нее меток на данной местности не относились целые фруктовые сады, оранжереи, целые поля или, чего доброго, питомники по разведению деревьев и кустов и плодоовощные плантации, она фиксировала только отдельные деревья, отдельно растущий куст и никогда виноградники, не говоря уже о виноградных угодьях: гораздо более важным знаком для нее была какая-нибудь увитая зеленью беседка, почти невидимая из-за забора, но обнаруживающая себя несколькими зубчатыми виноградными листьями, пробивающимися ради нее сквозь щель в заборе или ячейку железной сетки.

Такая легкость освоения места через воровство фруктов была обусловлена отнюдь не тем, что вокруг нее были сплошные просторы, деревни, мелкие города. То же самое у нее происходило и в мегаполисах, и нередко еще «более плодотворно». Ее тамошние места жительства, будь то в Париже, в Нью-Йорке или в Сан-Паулу, становились для нее пригодными для проживания не столько благодаря их классическим достопримечательностям, тем более что переходы между отдельными жилыми пространствами все больше и больше стирались и можно было угодить совсем в другое место, сколько благодаря ее экспедициям туда, где, как в детской игре, становилось «тепло», а потом «горячо!» и «жарко». И всякий раз, едва приехав в какой-нибудь такой город мирового значения, она уже твердо знала, хотя и не имела представления точно где, что сможет тут на свой лад поживиться, не важно, в каком районе, даже самом на первый взгляд неперспективном ввиду отсутствия фруктовых деревьев. В парижском квартале недалеко от Порт д’Орлеан, где она жила, обнаружился, к примеру, в одном из многочисленных новых скверов, где высадили целый десант вошедших, похоже, в моду по всей Европе деревьев гинкго с их особой тенью, от которой рябило в глазах и которая наподобие занавеса закрывала видимость – там, за этим занавесом, обнаружился на брандмауэре фрагмент шпалеры из других времен, а на ней – фрукты, хотя их и становилось с каждым годом меньше, и висели они очень высоко, «этим летом там висела всего лишь одна груша, – рассказывала воровка фруктов, – но зато очень большая, на самом верху шпалеры, так что ее было не достать, даже если встать на цыпочки. А возле городской автострады, уже почти в Монруже —». Раз начав перечислять места своих преступлений, она уже не могла остановиться.

Ну а что же зимой? Как она устраивалась зимой, когда никаких фруктов нигде уже добыть было нельзя? «Дорогой мой: и зимой растут фрукты, не прекращая!»

* * *

«Каких только открытий не делает человек, промышляющий воровством фруктов!» – Что общего, скажите на милость, у воровства фруктов с открытиями? Разве крона деревьев – подходящее место для открытий? – Действительно: так сказать, больших открытий воровка фруктов благодаря своему промыслу не делала. Но то, что она видела, слышала, вдыхала, пробовала на вкус, переживала, причем всегда как бы между прочим, никогда не стало бы ее достоянием, если бы она не была воровкой фруктов со своей особой топографией перемещений и своим особым графиком, вот почему она воспринимала все это, определенно и ясно, яснее не бывает, как открытие. Для этого ей даже не нужно было забираться на самую верхушку дерева, это случалось исключительно редко. Свои открытия она делала скорее походя, и они никогда не касались «краденого», ее, так сказать, главной поживы, но затрагивали в большей степени сопутствующие явления. Когда она отправлялась к намеченному месту, к той единственной точке на карте, отклоняясь всякий раз в сторону и двигаясь окольными путями, – что составляло неотъемлемую часть ее экспедиций, – когда она протягивала руку за своим, да-да, лично ее фруктом или даже обе руки, когда она потом неспешно шла, опять же обходными путями, но уже другими, назад, да-да, к дому, ее глазам, походя, открывалось нечто, и уши, походя, улавливали нечто, и ветром, походя, ей приносило нечто, – особенно глубокой ночью, – что никогда не проявлялось таким неповторимым образом ни при каких прочих занятиях. Последующее обнюхивание украденного плода (всегда один, лишь виноград и орехи составляли исключение) было частью процесса открытия, делавшегося походя: никогда ни один купленный, найденный, подаренный фрукт не будет источать такого головокружительного аромата, аромата таинственности, как только что добытый во время проведенной воровской операции. А вкус? Об этом воровка фруктов почти ничего не рассказывала. Похоже, что она немало фруктов оставляла нетронутыми, так что в итоге они высыхали или сгнивали.