Ворошиловград - [7]

— Ты кто?

— А ты? — спросил я тоже, ощущая тепло ее ладони и тяжесть серебряных перстней на ее пальцах.

— Я Каролина, — сказала она и неожиданно убрала руку. Один арап, оглядываясь на меня, прошептал что-то на ухо своему соседу, и тот коротко засмеялся. — Куда ты едешь? — снова спросила Каролина, рассматривая меня в полутьме.

— Домой, — ответил я.

— А кто тебя там ждет? — она вытащила нож из своей прически, и густые волосы рассыпались, пряча ее глаза.

— Никто не ждет.

Каролина тоже засмеялась.

— Зачем ехать туда, где тебя никто не ждет? — спросила она, достав откуда-то гранат и разрезая его пополам.

— Какая разница? — не понял я. — Просто давно там не был.

— Держи, — она протянула мне половину граната. — Что ты будешь делать там, где тебя никто не ждет?

— Я ненадолго. Завтра поеду назад.

— Ты так боишься туда возвращаться? — Каролина снова засмеялась, присасываясь к своей половине граната.

— С чего ты взяла?

— Ты еще не успел приехать, а уже собираешься назад. Ты боишься.

— У меня дела, — объяснил я ей. — Не могу оставаться там дольше.

— Можешь, — сказала она. — Если захочешь.

— Нет, — недовольно повторил я, — не могу.

— Думаю, ты так быстро убегаешь, потому что забыл всё, что с тобой было. Когда вспомнишь, тебе будет не так просто оттуда уехать. Держи.

И протянула мне чашку, налив туда что-то из термоса. Напиток пах корицей и валерьянкой. Я попробовал. Вкус был терпкий и острый. Я выпил всё. Меня тотчас вырубило.

Вокруг аэродрома лежали пшеничные поля. Ближе к взлетной полосе росли ярко-ядовитые цветы, над которыми, словно над трупами, тягуче зависали осы. С утра солнце прогревало асфальт и сушило траву, что пробивалась сквозь бетонные плиты. Сбоку, над будкой диспетчера, рвались на ветру полотнища флагов, дальше, за зданием администрации, цепочкой рассыпались деревья, оплетенные паутиной и зажженные острым утренним светом. В пшеничных полях прятались странные сквозняки, словно животные, которые каждую ночь выходили из мрака на зеленые огни диспетчерской, а утром снова забредали в гущу стеблей и скрывались от жгучего июньского солнца. Прогреваясь, асфальт отражал солнечный свет, ослепляя птиц, пролетавших над взлетной полосой. Возле ограждения стояли бензовозы, пара тягачей и темнели пустые гаражи, из которых сладко тянуло застоявшейся водой и мазутом. Через какое-то время появлялись механики, переодевались в черные дырявые комбинезоны и начинали копаться в своих машинах. Над аэродромом нависало небо раннего июня, разворачивалось под ветром, как только что выстиранные простыни, звонко поднималось и опадало вниз, касаясь асфальта. В одно и то же время, около восьми, в воздухе появлялось, постепенно накатывая и вываливаясь из атмосферных глубин, натруженное тарахтение двигателя. Самолета за солнцем еще не было видно, но тень его уже мчала по пшеничным полям, распугивая птиц и лисиц. Небесная поверхность раскалывалась, как фарфор, и, уверенно идя на посадку, вверху, над стриженными головами механиков, гордо пролетал старый добрый Ан-2, кукурузник-убийца, гордость советской авиации. Оглушая утро своим допотопным двигателем, он разворачивался над сонным городком, пробуждая его от легкого и призрачного летнего сна. Пилоты разглядывали сельскохозяйственные угодья, поля, густо политые солнечным медом, свежую зелень балок и железнодорожных насыпей, золото речного песка и столовое серебро меловых побережий. Город оставался позади, с заводскими трубами и железной дорогой, самолет шел на посадку, свет заливал кабину и холодно сиял на металле. Машина прокатывалась по взлетной полосе, подпрыгивая тугими колесами на потрескавшемся асфальте. Пилоты соскакивали на землю и помогали грузчикам вытаскивать большие брезентовые мешки с областной и республиканской прессой, письмами и бандеролями, а выгрузив их, шли к зданиям, оставив самолет нагреваться на солнце.

Мы с друзьями жили с другой стороны пшеничных полей, в пригороде, в белых панельных домах, около которых росли высокие сосны. Под вечер мы выбирались из своего района, брели по пшенице, прячась от случайных автомобилей, пробирались перебежками вдоль забора, залегали в запыленной траве и рассматривали летательные аппараты. Ан-2, с его цельнометаллическим фюзеляжем и полотняной обшивкой крыльев, казался нам потусторонней машиной, на которой прилетели демоны, чтобы прожечь небо над нами бензином и свинцом. Вестники богов сидели в его нутре, а мощный винт разбивал небесный лед и гнал в потусторонний мир тополиный пух. Мы возвращались домой уже затемно, брели сквозь плотную горячую пшеницу, думая об авиации. Все мы хотели стать пилотами. Большинство из нас стало лузерами.

Время от времени мне снятся авиаторы. Каждый раз они совершают вынужденную посадку где-то посреди поля, их самолеты тяжело врезаются в густую пшеницу, полотняная обшивка звонко трещит в июньском предвечерье, стебли пшеницы наматываются на шасси, и летательные аппараты намертво влипают в черный пересохший грунт. Пилоты вываливаются из жарких салонов, падают в пшеницу, которая тут же оплетает им ноги, встают и пытаются что-то разглядеть на горизонте. Но на горизонте нет ничего, кроме полей, — они тянутся бесконечно, и вырваться из них — дело безнадежное. Авиаторы бросают свои аппараты, которые постепенно охлаждаются в вечерних сумерках, и движутся на запад, за солнцем, что быстро угасает. Стебли высокие и непролазные, пилоты с трудом пробивают себе путь, продавливают невидимую стену перед собой, безо всяких шансов куда-либо выйти. На них кожаные шлемы с очками, на руках тяжелые рукавицы, а за спиной тянутся раскрытые парашюты, которые они почему-то не желают отцепить и тащат за собой, словно длинные крокодильи хвосты.