Ворошиловград - [38]

Дорога перетекала по зеленым холмам и залитым солнцем, словно гипсом, долинам. Асфальт был вконец разбитым, так что ехали мы осторожно и не спеша. Я уверенно держался за Ольгу, майка ее раздувалась ветром, но она, казалось, этого не замечала. Иногда на пути попадались бары, около них стояли черные запыленные фуры, в которых спали дети и одуревшие от жары проститутки. Ольга смотрела вокруг строго и сосредоточенно, только однажды остановилась, чтобы спросить дорогу. Проститутка, с которой она говорила, даже не вылезла из кабины и направление показала босой ногой. Выехав на очередной холм, Ольга затормозила и настороженно посмотрела на юг. Может пойти дождь, — сказала обеспокоенно, и мы двинулись дальше.

Через некоторое время потянулись сосновые леса.

Директор лечился в старом, побитом временем санатории. По словам Ольги, его тут держали чуть ли не принудительно, поскольку старик постоянно требовал работы и общественной нагрузки. У него, по словам опять-таки Ольги, были героическая биография и сложный характер, поэтому со мной, предупреждала она, у него вполне могли возникнуть проблемы. Я напрягся, но деваться было некуда.

Санаторий был окружен редким лесом, вокруг тянулись соляные озера, в которых плавали униженные и оскорбленные. Мы проехали сквозь ворота, завернули к главному корпусу. Ольга оставила свой скутер и пошла вперед. Я, рассматривая больных, потащился за ней, и больные мне не понравились. Смотрели с подозрением, отходили в сторону и перешептывались, показывая на нас с Ольгой длинными худыми пальцами. От соляных озер несло илом и адским огнем. В регистратуре Ольгу знали, радостно закивали ей головами и сообщили, что Игнат Юрович не в настроении, что целое утро артачился, завтракал плохо, обедал со скандалом, в сортир не ходил и вообще вел себя сегодня как мудак, впрочем, как и вчера, и позавчера. Посоветовали быть осторожными, не поворачиваться к старику спиной и, пожелав успехов, затворили перед нами свое окошко. Ольга пошла по санаторным коридорам, я, озираясь на больных, выглядывавших из процедурных кабинетов, старался не отставать. По стенам висела странная наглядная агитация, в которой граждан призывали не перегреваться на солнце, не переохлаждаться в воде и не заниматься сексом без контрацептивов. Секс без контрацептивов агитаторы изображали как нечто господу неугодное, нечто такое, после чего тебя отлучают от церкви и забивают камнями на собрании партактива. В общем, после подобных плакатов сексом не хотелось заниматься вообще — никогда и ни с кем.

Палата Игната Юровича находилась на втором этаже. Ольга твердо постучала в дверь, открыла ее и зашла внутрь. Я собрался с духом и тоже зашел.

— Добрый день, Игнат Юрович, добрый день, дорогой! — защебетала Ольга старику, который сидел на кровати под окном, подбежала и радостно чмокнула его в блестящую лысину.

— Здравствуй, Олечка, здравствуй, внучка, — Игнат Юрович потянулся слюнявыми губами, пытаясь попасть ей в щеку. Тут же бросил на меня подозрительный взгляд: — А это что за слизняк с тобой?

— Это Герман, — ответила Ольга, — бизнесмен.

— Добрый день, — поздоровался я, не отходя от дверей.

— Бизнесмен? — недоверчиво переспросил Игнат Юрович. — Ну, черт с ним, с бизнесменом. Рассказывай, как дела, — повернулся он к Ольге.

Ольга начала рассказывать о каких-то их делах, об общих знакомых, о ситуации на рынках и биржевых операциях, а я тем временем рассматривал старика. Выглядел Игнат Юрович бодро и оглядывался вокруг с ленинской лукавинкой в глазах. Его щедрая лысина была приправлена седыми припавшими кудрями, по лицу косматились грозные брови, нос у него был крючковатый, и когда Игнат Юрович говорил, то где-то в районе черепной коробки хищно поскрипывала вставная челюсть. На лацканах пиджака прикручены были значки передовика и участника каких-то профсоюзных конференций. В костюме, под которым виднелась белоснежная накрахмаленная рубашка, Игнат Юрович и полулежал на расстеленной постели, на ногах торчали резиновые пляжные тапки, которые несколько контрастировали со значками передовика. Чем-то он был похож на писателя Уильяма Берроуза, которого приняли в ряды союза писателей. Рядом с директором на синем, грубо выкрашенном табурете сидела большая сисястая санитарка, которую Игнат Юрович называл Наташей и над которой он откровенно измывался, не стесняясь посторонних. Наташа, однако, четко придерживалась партийной субординации, терпеливо подавала Игнату Юровичу его ром в железной кружке, набивала табаком серебряный кальян, сгоняла с лысого черепа бабочек, растирала старческие ноги какими-то французскими духами и забирала из рук порнографические журналы. И всё это не говоря ни слова, даже не глядя в нашу сторону. В палате были еще двое. Один — толстый, одышливый дядька — лежал напротив Игната Юровича. Он ошеломленно смотрел на своего почетного соседа выпученными глазами, словно охуевая от его наглости и безнаказанности. Одетый скромно — в полосатую больничную пижаму и теплые гетры — держал в руках газету, из-под которой время от времени боязливо, но заинтересованно оглядывал Наташу. Третий житель палаты лежал ближе к двери, никаких признаков жизнедеятельности не подавал и, казалось, вообще уже умер. По запаху я даже мог предположить, что смерть наступила дня три назад. Впрочем, я мог и ошибаться.