Ворошиловград - [19]

— Герман, — крикнул. — Давай, заходи! А то три на одного выходит!

Я сразу же рванул вперед. Травмированный отпасовал на меня, я подхватил мяч и погнал по площадке. Водители побежали за мной. Сделав пару кругов вокруг площадки, они тоже стали выдыхаться, остановились и, уперев руки в колени, тяжело переводили дыхание, высунув языки, словно покойники, и напоминали издалека трамвайные компостеры. Я остановился и вопросительно посмотрел на Травмированного. Тот махнул рукой в сторону водителей, мол, дай и им немножко поиграть. Я буцнул самому длинному из них, тому, что стоял ближе. Он радостно бросился к мячу, развернулся и со всей силы зафигачил по кожаному шару. Мяч унесся в небо, рассекая воздух и задевая тучи, и исчез в густой траве, растущей за площадкой. Среди водителей прокатилось разочарование. Но, посоветовавшись между собой, они побрели в заросли. Мы с Травмированным пошли за ними. Даже Коча поднялся. Растянувшись цепочкой, мы зашли в пыль и тепло, будто африканские охотники, выгоняющие из травы львов. Мяч лежал где-то в укромном месте, слышно было его настороженное рычание и еле уловимое биение кожаного сердца. Мы аккуратно ступали, пытаясь высмотреть его, время от времени перекрикивались и смотрели в небо, где надвигались всё новые и новые тучи.

Мне это сразу что-то напомнило — эти мужчины, которые осторожно бредут по пояс в траве, разводя руками высокие стебли, пристально всматриваясь в сплетение побегов, прислушиваясь к голосам, что доносятся из чащи, выгоняют из травы напуганных птиц, напряженно пересекая бесконечное поле. Сосредоточенные спины, фигуры, замирающие в сумерках, белые рубашки, светящиеся в темноте.

Когда это было? Год 90-й, кажется. Да, 90-й. Лето. Домашняя победа над Ворошиловградом. Гол Травмированного на последних минутах. Лучшая его игра, наверное. Ресторан «Украина», возле парка, напротив пожарной станции. Какое-то, уже вечернее, празднование победы, рэкетиры и наши игроки, какие-то женщины в праздничных платьях, мужчины в белых рубашках и спортивных костюмах, официанты, кооператоры, мы, молодые, сидим за одним столом с бандитами, горячие волны алкоголя прокатываются сквозь голову, словно ты забегаешь в ночное море, тебя накрывает черной сладко-горькой волной, и на берег ты выбегаешь уже повзрослевшим. Ящики с водкой, бесконечный стол, за которым помещаются все, кого ты знаешь, громкая паршивая музыка, за окнами синие влажные сумерки, мокрые от дождя деревья, голоса, что сливаются и напоминают о дожде, тихие разговоры между мужчинами и женщинами, ощущение пропасти где-то совсем рядом, откуда дуют горячие невыносимые сквозняки, забивая дыхание и расширяя зрачки, подкожное ощущение тех невидимых жил, по которым течет кровь этого мира, и вдруг, среди всего этого золотого мерцания, взрывается стекло, и воздух рассыпается миллионом осколков — кто-то из ворошиловградских выследил наше празднование и запустил кирпичом в ресторанное окно, и оно сразу же разлетелось, и синяя ночь ввалилась в зал, отрезвляя головы и остужая кровь. И сразу, после короткой паузы, общее движение, злость в голосах, отвага, что пробивалась в каждом, шумное вываливание на улицу через дверь и в проем окна, стук туфель на мокром асфальте, белые рубашки, которые прыгают в сиреневую ночь и светятся оттуда, женские фигуры, напряженно всматривающиеся во тьму. Рэкетиры и кооператоры, футболисты и шпана из нового района — все рассыпаются в темноте и начинают прочесывать пустыри, что начинаются за парком, загоняя невидимую жертву в сторону реки, не давая ей выскользнуть, странная погоня, исполненная азарта и радости, никто не хочет отставать, каждый пристально вглядывается в черноту лета, пригибается к земле, стараясь высмотреть врага, за рекой горят далекие электрические огни, словно в траве прячутся желто-зеленые солнца. А тьма загустевает, будто кровь, и прогревается нашим дыханием, как двигателями внутреннего сгорания.

4

В ту ночь он спал глубоко и спокойно, словно кто-то перегонял сквозь него сны. Они прокатывались через него, как вагоны с мануфактурой через узловую станцию, и он просматривал их, как начальник станции, отчего вид у него был сосредоточенный и ответственный. Спал он на улице, на своей любимой катапульте, где вчера на ночь выпил принесенные мной витамины. Я притащил ему из вагончика старую шинель, накрыл его, однако ночью всё равно пару раз просыпался и приходил проверить, всё ли с ним в порядке. Возле ног его спали уличные псы, забредшие с трассы. По ночной площадке ветер гонял бумажные пакеты. На плечо ему садились птицы, а на открытые ладони заползали муравьи, слизывая с кожи красные витаминные пятна. Ночью в северном направлении отошли последние тучи, на небе высыпали созвездия, и погода снова напомнила о начале июня. Июнь в этих местах проходил быстро и насыщенно — стебли наполнялись горьковатым соком, и листва шелушилась, как кожа на холоде. С каждым днем становилось всё больше пыли и песка, которые попадали в обувь и складки одежды, скрипели на зубах и сыпались с волос. В июне воздух прогревался, словно армейские палатки, и начиналась теплая пора малоподвижных мужчин на улицах и шумных детей в водоемах. Уже утром стало понятно, что готовиться нужно к жаркому лету, которое будет длиться бесконечно и выжжет всё, что попадется под руку, включая кожу и волосы. И даже летние дожди никого не спасут.