Воронья Слобода, или как дружили Николай Иванович и Сергей Сергеевич - [7]

предержащих. Поэтому академики как школьникиприготовишки

терпеливо дожидались приезда высокого

начальства, тихонько переговариваясь или прохаживаясь

перед таблицами, рисунками, графиками

докладчика, который сам тоже отсутствовал по

неизвестной причине.

Николай Николаевич Бахус с загадочной улыбкой на

широком крестьянском лице, поглаживая свою с

проседью лопатообразную бороду, слегка шепелявя,

поскольку языку его было тесно в полости рта,

наклоняясь к самому лицу Александра Наумовича

Фрумкина, говорил быстро, сглатывая слюну:

ѕЭто они его там чистят для отстрастки. А то ведь

даже не смущается, мерзавец. Все, все хочет захватить

себе. Все только он. Делиться надо…Мы не можем

строить науку на одних открытиях Шпитального. Так

ведь? Так!? ѕ и он зорким взглядом из под нависших

бровей ввинчивался в лицо Александра Наумовича.

Академик Фрумкин был многолик. Он видел своим

острым глазом всю аудиторию собравшихся коллег, с

миной почтения и глубочайшей уважительности наклоняя

часть своего красивого лица к говрящему, смиренно

вслушиваясь в шлепот слов, исторгаемых академиком

Бахусом, второй половиной лица являл медальную

неподвижность, на которой сияла непогрешимость

вечности.

Николай Николаевич Бахус был не только революционер,

ео и крупный химик, который, в то время как

члены нынешней власти учились или работали на

революцию в Швейцарии, Бахус уже трудился попеременно

в тамошних университетах и пользовался

известностью в научных кругах. И как этот было ни

странно, всегда оказывался свои человеком и среди

ученых, и среди революционеров, а известный в

последствии действительный статский советник,

выдающийся провокатор охранки, генерал от

жандармерии Гершензон даже совсем запросто ночевал

в одной комнате с Николаем Николаевичем Бахусом,

который числил постояльца в своих близких друзьях,

как Фрумкина и Збарского. Конечно же за свои

собственные заслуги последние числились на олимпе

науки, занимая почетные и, разумеется, самостоятельные

места, имея собственные связи в правительстве.

Особенно преуспел в этом отношении академик

Збарский после того, как скончался вероучитель новой

власти и по настоянию нового вождя, в назидание

поколениям был помещен в забальзамированном виде в

стеклянный гроб.

Ничего в такой форме захоронения для россиян уж

совсем необычного не было. Секреты бальзамирования

считались утерянными. Но кое-кому было известно, что

прозектор, принимавший участие в бальзамировании

известного хирурга Пирогова еще жив. Легкие стопы

свои направил к нему уважаемый академик Збарский и

после неоднократных собеседований и материальной

поддержки голодающего старика им был получен рецепт

такого бальзамирования. Но, конечно же, он нуждался в

проверке, перепроверке, организации научных исследований,

а Збарский, будучи человеком масштабного

мышления, предложил новой власти организацию

лаборатории по сохранению и на будущее время

останков вождя. Понимая всю государственную

значимость и необходимость разработки таких

исследований и на будущее, возможно для самих себя,

новая власть дала академику Збарскому “добро! ”,

обеспечив самого академика не только хлебной работой,

но и ореолом государственной таинственности и личной

неприкосновенности, вручив одному из первых премию

имени покойного вождя. Это потом народ разохотился.

И такие премии вручали, например, за каждый

стеклянный гроб, который по ряду причин приходилось

заменять время от времени.

Одним словом, академики Фрумкин и Збарский

дефелировали от аксакала науки Бахуса в мир

“академических простолюдинов” и обратно, осуществляя

динамическую связь между начальством и послушным

большинством. Время всему задает предел. Наступил

предел ожиданию.

И вот уже все собрание в сборе., все чинно сидят на

своих местах и обреченнос смотрят на докладчика как

раненого пикадора, которому суждено погибнуть в этом

бою.

Евгений Иванович Шпитальный как докладчик был в

такой же степени блестящ, как и нервозен. Невысокого

роста, темный цветом лица, вьющейся седой шевелюрой

и огненно-темными глазами, слегка прихрамывая на

правую ногу, он держал пламенную речь. Его доклад был

своего рода формой научного искусства и логической

стройности. Но в звуке голоса, иногда, проскальзывали

ноты усталости и обреченности. Он, как художник,

яркими перспективами рисовал будущее проблем

химии, иллюстрируя это будущее фактами настоящего

достигнутого его лабораторией уже сейчас. И после

каждой пламенной части его речи, когда он заканчивал

говорить об одном и переходил к следующему плакату,

то резким движением руки срывал предыдущий, бросая

его на пол аудитории. Тоскливая тишина обреченности

установилась в зале, и только в глазах Бахуса пылало

как факел откровенное торжество. И с каждым падением

на пол очередного плаката всем становилось ясным, что

дни свободы этого ученого сочтены, а дело новых

проблем технологии, о которых говорил Шпитальный,

уже перераспределено таинственной рукой власти,

власти, которой нужны послушные и исполнительные

люди, а не первопроходцы и первооткрыватели. Наука

должна вписываться в плановое хозяйство страны как

партийная единица, имя которой “рядовой солдат

революции”. Государству нужны не фантазеры,