Воронье Гнездо - [12]

— Пап, весь дом же провоняется! — возмутился сынишка. — Попробуй поспать. Сразу не получается, нужно полежать полчасика под одеялом… Я вот, когда уснуть не могу, вспоминаю книжку какую–нибудь и пересказываю, и не замечаю как засыпаю! Попробуй, пап… Не надо курить.

Будто назло, отец сделал затяжку. Развернувшись к сыну и взглянув на него, он невнятно сказал:

— Кто это? Почему в моем доме и указывает?

— Пап, пожалуйста.

Красные глаза этого человека напугали ребенка, он тихо заплакал.

— Не реви, — мужчина начинал нервничать, это было слышно в его голосе, видно во взгляде.

Никто не знал, что делать: ребенок больше не надеялся, что отец справится и сам утратил надежду помочь, а отец ни на кого не надеялся, и помощи не ждал. Он просто смотрел на шевелящиеся стены. Тени, мебель превращались в людей, которые совершали какие–то цикличные движения. Кто–то злобно топтал ногой, кто–то жестом звал к себе. Рябь в глазах и усиливающийся детский рев не позволяли сосредоточиться. Нервное напряжение и страх росли.

— Где сигарета? — спросил мужчина, держа ее в руках.

— Па–а–ап! — детский крик разбил хрупкую вазу терпения, заставив уставший мозг бросить последние силы в ярость, пожертвовав сознанием и памятью.

Мужчина встал, отбросив стул, швырнул тлеющей сигаретой в ребенка.

— Прекрати орать! Прекрати!

Но сын, как и отец, не желал выполнять просьбы и завопил только сильнее. Мужчина бросился к утюгу, стоявшему на столе, около прожженной рубашки, взял его и бросился на сына. Удары утюгом сыпались на мальчика, прикрывавшего маленькими руками голову, лежа в позе эмбриона, один за другим. Дикие визги только задорили обезумевшего мужчину. Это была не отцовская порка ремнем, не буйство пьяной главы семейста — просто кто–то забивал камнем маленького жучка.

Через несколько минут мужчина выбежал из дома в длинном пальто и шляпе, помчался в ближайший бар и, запыхавшись, заказал себе самого крепкого пойла. Залпом опустошая третий стакан, он почувствовал, как сознание, которое он хотел утопить в алкоголе, пока то лежит, сбитое состоянием аффекта, поднимается и смотрит ему прямо в глаза. Никаких отговорок, никаких поводов думать иначе — все произошло взаправду.

Слезы утопили красные сухие глаза, жалобный рев вырвался из обожженного горла — несчастный уткнулся в барную стойку и горько плакал. И так много было горечи в его плаче, что если бы в баре был кто–то, кроме бармена и двух в лепешку пьяных пройдох, мужчину непременно выгнали бы из заведения, иначе все, даже самые юные и безбашенные посетители зарыдали бы вместе с ним. Безо всякой видимой причны.

* * *

— Уважаемый, — расталкивал бармен бедолагу. Хотя обычно он так своих посетителей не называл. Вообще никак не называл, просто вышвыривал из бара, но здесь нельзя было не сделать исключения. У человека горе, — мужчина, все в порядке?

Бывший отец открыл глаза, медленно отлип от барной стойки.

— Ты тут уже часов 10 дрыхнешь. Я, конечно, понимаю что проблемы, но у меня уже смена заканчивается. Либо расплатись и сиди дальше, либо…

— Дрыхну? — мужчина вспомнил, какой ценой ему досталось излечение от бессонницы. Долгожданная ясность разума разъедала его изнутри, пережевывала его дух, раскусывала волю к жизни — тогда он понял, что главное теперь — не трезветь. Опустошив еще пару стаканов и расплатившись, он закурил и вышел наружу, в холодные объятия нового, солнечного, осеннего дня.

Под действием алкоголя ему хватило смелости вернуться в свой дом, на свой этаж, но он так и не смог войти в квартиру. Мужчина стоял на этаже, между двумя единственными квартирами: опечатанной полицией квартирой Славы и его собственной. Наконец, он вспомнил, что произошло в опечатанной квартире и решил отвлечься от собственных проблем, окунувшись в чужие. Неловко разорвав ленту, он вошел в квартиру Славы. Все та же вонь. Все тот же красный диван. Пленника на нем уже нет. Кастрюля рядом. Все то же содержимое, полиция даже не удосужилась забрать улики.

"Эльфийские уши. Ведь и правда, не человек. Не нужно было звонить в полицию. Надеюсь, паренька оправдают. Нужно выпить." Закурив, он вернулся в бар. Можно было простоять у дверей этого заведения еще сутки, а то и двое — вы бы не увидели, как он выходил оттуда. Рафаэль жил там, постепенно становясь местной достопримечательностью.

Сидя за барной стойкой и разрушая свой организм алкоголем и никотином, он развлекался тем, что определял тип посетителя и цель его визита по одной только обуви.

— Смотри на того паренька, — указал бармен на нового посетителя, — что можешь сказать? Я думаю, он сюда самоутверждаться пришел.

Раф устало глянул на новенькие сапоги парня.

— Нет. Сапоги хорошие. И красивые, и теплые. На размер больше, чем нужно, сам он слишком молод, чтобы так грамотно выбрать обувь. Его одевает мать. Бантик на шнурках на удивление аккуратен, ему важен его образ. Походка тяжелая. Пить не любит. Друзья его сюда не звали, он один. Значит, здесь он ради образа. Только примеряет на себя роль грустного, романтичного алкоголика, просирающего жинь в барах. Как в бульварном чтиве. Мода, дружище, мода.

Парень сел за барную стойку и наигранно хриплым голосом заказал виски, после чего с грустным видом уставился в стакан, выдумывая повод для грусти.