Воронцов - [64]

Пушкин, наблюдая за отношениями между Воронцовым и чиновниками его канцелярии, пришел к выводу, что генерал-губернатор являлся не обычным начальником, а наилучшим из возможных начальников для своих подчиненных. Впрочем, и для него Михаил Семенович оказался наилучшим начальником, предоставив полную свободу и не требуя выполнения служебных обязанностей. Поэтому Пушкину и не хотелось менять свое положение. Он был бы рад, если бы граф не предложил ему идти в отставку из-за его отказа ехать в командировку.

На этом же черновике письма А. И. Казначееву Пушкин впервые после пятимесячного перерыва рисует портрет Е. К. Воронцовой. Писал о своей неспособности служить, а сам думал о Елизавете Ксаверьевне, о том, что из-за командировки не сможет видеть графиню. Думал и рисовал знакомый профиль. Видимо, посчитал первый портрет неудачным, зачеркнул и нарисовал рядом другой. На этом же листе есть изображение графини почти в рост и еще два наброска.

По всей видимости, не только неспособность составления деловых бумаг, но и увлечение Е. К. Воронцовой стало причиной отказа Пушкина отправиться на борьбу с саранчой. Но он, естественно, написать об этой причине не мог.

По мнению некоторых исследователей, Пушкин увлекся Е. К. Воронцовой вскоре после ее приезда в Одессу, то есть еще в 1823 году. Другие относят начало увлечения к январю-февралю 1824 года. Но ни первые, ни вторые не приводят убедительных доказательств в подтверждение своих предположений. С сентября по декабрь 1823 года Пушкин нарисовал 17 портретов Е. К. Воронцовой, а с января до середины мая 1824 года на страницах его рукописей не появилось ни одного изображения графини. Почему? Видимо потому, что интерес поэта к Елизавете Ксаверьевне в сентябре-декабре 1823 года не перерос в увлечение. За интересом последовали почти пять месяцев безразличия. И только в середине мая 1824 года своенравное сердце поэта тронуло более серьезное, чем любопытство, чувство.

П. П. Вяземский, слышавший рассказы матери об отношениях между Пушкиным и Воронцовой, писал, что поэт увидел в этой командировке «паче всего одурачение ловеласа, подготовившего свое торжество»4. Известно, как обычно бурно начинался у Пушкина каждый новый роман. И теперь, увлекшись графиней, он действительно мог посчитать решение графа послать его в командировку попыткой одурачить его.

Считается, что доброжелатели уговорили Пушкина подчиниться распоряжению генерал-губернатора. На следующий день, 23 мая, поэт расписался в получении 400 рублей «на прогоны» и покинул Одессу. Как уже говорилось, командировка была рассчитана на месяц. Однако через пять дней, так и не приступив к выполнению задания, Пушкин вернулся в город.

Никто из исследователей не задается вопросом, почему Пушкин прервал командировку. Ведь поэт не мог не знать, какие неприятности должны были последовать за этим. Знал, конечно, и все же возвратился. Возвратился потому, что чувство оказалось сильнее разума. Он не мог целый месяц не видеть Елизавету Ксаверьевну. К тому же вскоре предстояла намеченная поездка четы Воронцовых и их гостей в Крым. Он продолжал надеяться на участие в этой поездке.

О командировке Пушкина рассказывается и в «Записках» Ф. Ф. Вигеля. На этот рассказ ссылаются многие исследователи, не замечая его несуразностей.

Вигель пишет: «Через несколько дней по приезде моем в Одессу встревоженный Пушкин вбежал ко мне сказать, что ему готовится величайшее неудовольствие. В то время несколько самых низших чиновников из канцелярии генерал-губернатора, равно как и из присутственных мест, отряжено было для возможного еще истребления ползающей по степи саранчи; в их число попал и Пушкин. Ничто не могло быть для него унизительнее»5.

Вигель явно лукавит. Он не мог не знать, что многие из командированных на саранчу чиновников занимали более высокую должность в чиновничьей иерархии, чем Пушкин. Оказаться поэту в такой компании было ни унизительно, ни оскорбительно. Тем более, что и не должен был он лично истреблять саранчу.

«Для отвращения сего, — продолжает Вигель, — добрейший Казначеев медлил исполнением, а между тем тщетно ходатайствовал об отмене приговора»6.

Когда это мог Казначеев медлить с исполнением приказа М. С. Воронцова, если приказ был подписан 22 мая, а 23 Пушкин уже уехал из Одессы?

«Я тоже заикнулся было на этот счет; куда тебе! — пишет Вигель далее. — Он побледнел, губы его задрожали, и он сказал мне: „Любезный Ф. Ф., если вы хотите, чтобы мы остались в прежних приязненных отношениях, не упоминайте мне никогда об этом мерзавце“»7.

Из черновика письма Пушкина к А. И. Казначееву следует, что между ним и М. С. Воронцовым оставались дружеские отношения. Следовательно, Михаил Семенович никак не мог назвать Пушкина мерзавцем. Поэт ничем не заслужил такого отзыва о себе.

Ф. Ф. Вигелю очень хотелось представить себя близким другом и защитником Пушкина и заодно принизить Воронцова. Этой цели и служил придуманный им рассказ о разговоре с М. С. Воронцовым.

Многие исследователи называют командировку Пушкина на борьбу с саранчой циничной, унизительной, оскорбительной. Трудно понять, что видят они унизительного и оскорбительного в том, что Воронцов предложил поэту принять участие в предотвращении надвигавшегося на поля Новороссии бедствия. А по мнению Г. П. Макогоненко, «мелочный и мстительный характер Воронцова проявился даже в этом выборе даты командировки Пушкина: 26 мая, день рождения поэта»8. Но, во-первых, Воронцов вряд ли знал, когда был день рождения Пушкина. А главное, в то время ведь отмечался не день рождения человека, а день святого, чьим именем он назван. И назывался этот день именинами.