Воронцов - [115]

А. М. Дондуков-Корсаков:

«Приступая к характеристике такой высоковыдающейся личности, как личность князя Воронцова, я не намерен касаться официальной ее стороны, которая доставила князю заслуженную память, как одного из самых просвещенных, замечательных деятелей своего времени. Я могу указать на те особенности его жизни, на те оттенки проницательного ума его, те слабости и достоинства натуры его, которые имел случай так близко изучить во время долголетней моей службы при покойном наместнике Кавказа».

«Меня вполне поразила величественная наружность моего начальника. Высокого роста, с густыми седыми волосами, без усов и бакенбардов, при отсутствии всякой военной вытяжки, к которой в то время так привык глаз; необыкновенное достоинство и простота в речах и манерах, при обаятельном обхождении составляли в графе Воронцове редкое исключение из всех военных сановников той эпохи <…> Необыкновенная приветливость и вежливость графа нас всех на первых порах как бы озадачила и казалась чем-то неестественным в начальнике».

«Сколько раз я имел случай убедиться в жизни, что официальная недоступность, напускная важность и театральность форм скрывают в начальнике истинную неуверенность собственного достоинства и желание наружными формами прикрыть скудость нравственного содержания своего <…> Воронцов так высоко стоял своим прошедшим и настоящим, что он не опасался никогда показать себя человеком во всех случаях сношений своих с подчиненными и управляемыми».

«Князь чрезвычайно высоко понимал и ценил военные доблести, давая собою пример исполнения воинского долга с тою естественностью и простотой, которые еще более выставляли его достоинства. Он не любил хвастовства в военном деле и вообще всякого фанфаронства, и в храбрости более всего ценил скромность; трусость он презирал глубоко, а человек, подверженный этой слабости, окончательно терял в его глазах».

«Князь принимал всегда участие во всех даже частных делах его приближенных. Достаточно было ему узнать о нуждах кого-нибудь, чтобы совершенно естественно и просто придти ему на помощь со свойственной ему одному только деликатностью grand seiqneura. Он был чрезвычайно щедр, но вместе с тем разборчив. Часто случалось мне докладывать ему о нуждах беднейших офицеров, и никогда он не отказывал в пособии или даже в выручке из затруднительного положения заслуженных и достойных людей».

«В сношениях с людьми князь выказывал замечательный такт и знание человеческого сердца; он с каждым умел говорить подходящим языком; особенно простота и приветливость его обвораживали всех, имеющих к нему дело. Всякий выходил от князя под обаянием его приема, довольный и полный надежд».

«Князь совершенно не обращал внимания на форму, лишь бы была суть дела. Так, совершенно безразлично было написать ему рапорт по возложенному поручению на белой или серой бумаге, явиться за приказаниями или с докладом в мундире или в сюртуке без эполетов и т. п. Вообще, в службе он держался духу и смыслу, а не наружной формы. Для окружающей его молодежи и приближенных нельзя было вообразить себе более снисходительного, внимательного и доброго начальника. Все шалости молодежи, разумеется не имеющие характера ни буйства, ни явного неприличия, встречали скорее в нем симпатичный интерес к проявлениям молодости, чем взыскательное отношение начальника к своим подчиненным».

«Князь был враг всяких канцелярских формальностей, он не переносил бюрократизма во всех его видах, а постоянным предметом его язвительных насмешек были чиновники приемной начальника Штаба и другие лица управления».

«Многосложный свод наших законов князь глубоко презирал, он мало его знал и всегда уверял, что ежели не в одной, то в другой книге можно найти тот закон, который желаешь».

«Нельзя сказать, чтобы князь был рабом своих привычек, — когда этого требовали обстоятельства, он всегда подчинялся и иным условиям, никогда не изменяя ни сдержанности своей, ни обаятельному своему со всеми обхождению. Князь крайне невзыскателен был в своих требованиях; дорогой, походами он удовлетворялся самыми простыми помещениями. Ужасные, далеко не гастрономические, обеды и вообще пища, которую приходилось есть в поездках наших и на приглашенных обедах в провинции, совершенно удовлетворяли князя, лишь бы были щи, каша, баранина или рис. Я никогда не встречал человека его лет более сносливого выдерживать всякого рода лишения, более неразборчивого, менее взыскательного и всегда спокойного, как князь Воронцов. Сила воли его в этом случае была замечательна». «А Щербинин с обыкновенным юмором своим уверял, что не стоит иметь такого громадного состояния, чтобы голодать в продолжении более 60-ти лет».

«Я старался привить себе его широкие взгляды на глубокую преданность чувству долга, его стойкость в преодолении препятствий и, к сожалению, только до известной степени мог усвоить уживчивость его характера, особенно со старшими».

«Меня всегда поражало во всех случаях самообладание князя. Никогда почти он не выходил из сдержанности своей и не изменял хладнокровной осанке своей. Раздражение его замечалось только некоторым дрожанием голоса, известною гримасою рта и прищуривания глаз, но в словах его почти никогда не вкрадывалось какое-либо резкое выражение».