Ворон: Сердце Лазаря - [42]

— Ну да.

— Извини, что побеспокоила, — она встает, чтоб уйти, не желая больше попусту тратить его и свое время, но Аарон тотчас жестом велит ей снова сесть.

— Я не много могу тебе рассказать, однако есть один немец. Вейкер, кажется, — он теребит свою бороду. — Дьявол. Погоди минуту, я мигом.

Лукреция сидит на месте, Аарон же встает и оставляет ее на кухне одну. Она отпивает чаю и прислушивается к шагам, пересекающим коридор и спускающимся по скрипучим ступенькам в магазин. Мужчина кричит из спальни:

— Что ей нахуй надо, Аарон?

— Сказал же, спи, Натан, — отзывается Аарон Марш, его голос приглушен расстоянием и бурей, беспрестанной барабанной дробью дождя по крыше, шумом машины, проехавшей по улице Дюмен. Он доносится издалека, из гораздо дальше, чем просто этажом ниже. Спустя несколько минут чашка Лукреции пуста, лишь немногочисленные черные чаинки остались на дне. Вскоре она снова слышит шаги на лестнице; Аарон возвращается в кухню с пыльной старой книгой в черном матерчатом переплете с поблекшими золотыми буквами на корешке и обложке.

— Я был прав, Вейкер. «Seelenvogel in der alten Literatur und Kunst»,[16] — Аарон поворачивает книгу, она видит название на обложке, пускай и не понимает немецкого. — Он тут немало пишет о птицах как духах смерти и образах смерти, образах души, психопомпах, что тут у нас…

Он умолкает, листая ломкие старые страницы.

— А вороны? — спрашивает Лукреция.

— Почти все врановые — вОроны, ворОны, грачи… многих из них считают вестниками смерти. Ага, вот, — он зачитывает вслух, ведя пальцем по строчкам. — In habentibus symbolum facilis est transitus.

— Латынь я тоже не понимаю, — говорит она. Аарон хмурится, очень по-учительски, словно она не сделала домашнюю работу или передавала записки. Однако извиняется и переводит:

— Для владеющих символом переход легок, — он делает паузу, и добавляет как бы сноской, — переход из страны живых в страну мертвых.

— А что за символ? — спрашивает Лукреция, но он лишь пожимает плечами.

— Зависит. Им могут быть многие вещи, — он возвращается к книге. — У Вейкера есть упоминание, отрывок из сказки, как он думает, изначально венгерской или валашской.

Теперь Аарон читает медленно, переводя для нее с листа:

— По поверьям этого народа когда человек умирает, ворон уносит его душу в страну мертвых. Но иногда случается нечто настолько плохое, что с ней уносит и огромную печаль, и душе нет упокоения. Тогда, бывает, ворон приносит эту душу обратно в страну живых — отомстить тем, кто в ответе за ее неупокоение. Пока дух преследует только виновных, ворон защищает его, и ни человек, ни зверь, ни другие злые духи не причинят ему вреда. Но если дух свернет с этой узкой дороги, ворону придется покинуть его, и дух останется скитаться в мире живых один навсегда, призраком или выходцем с того света.

Аарон по привычке проводит пальцем по переносице, поправляя отсутствующие очки, закрывает книгу и кладет на стол между ними.

— Итак, в данном случае, полагаю, символом является боль души и связь этой боли с живыми.

— Боже, — шепчет Лукреция, глядя на черную книгу Аарона Марша.

— Лукреция, это всего лишь сказка. Сказка народа, который верил, что самоубийцы становятся упырями.

На миг ей хочется рассказать ему остальное, каждую подробность появления Джареда в квартире и мысли, которые она могла читать в нервном птичьем разуме. Хочется, чтобы другой, кто угодно, узнал, что она видела и пережила. Миг проходит. Если она собирается помочь Джареду, времени остается не так много.

— Благодарю вас, доктор Марш, — говорит она, отодвигая стул. — Спасибо за помощь и прошу прощения, что разбудила вас с Натаном…

— Сказка, Лукреция. И все.

Она отвечает улыбкой, пускай больше напоминающей болезненную гримасу.

— Мне пора.

У Аарон вид сомневающегося человека, будто он думает — звонить врачу или в полицию. Но она уже вышла в коридор, и он идет следом, бормоча о шторме, что там говорили о нем по радио. Вместе они спускаются по скрипучей лестнице и проходят мимо побитого молью додо в тюрьме из стекла и клена. Аарон отпирает дверь, пока она надевает мокрое пальто и забирает зонтик.

— Будь осторожна, — говорит он, когда Лукреция переступает порог, в дождь.

— Это всего лишь сказка, — отвечает она. Аарон кивает с оптимизмом, означающим, что он по крайней мере хочет верить в ее искренность. — Со мной все будет в порядке.

А потом он прощается, и дверь «Ока Гора» захлопывается со звяканьем, и Лукреция остается одна на мокрой улице, жаждущей рассвета.

После рассвета не прошло и часа, и если у Фрэнка Грея бывали похмелья хуже, то сейчас слишком болит голова, чтобы вспомнить. Его партнер за рулем. Когда патрульная машина сворачивает с Канал на Св. Чарльза, дождь с силой обрушивается на лобовое стекло и остается только удивляться, как оно не треснуло. Голова лопается по швам, кажется, простые капли воды разбили бы ее на тысячу осколков. В желудке что-то поднимается и опускается, как порывы ветра.

— Господи, Уолли, — говорит он, и его собственный голос отдается в голове эхом, отражается от хрустальных сводов черепа. — Может, хоть попытаешься не ловить каждую рытвину?