Ворон и Голландка - [41]

– Она так и говорит, – вставила Кристина. – Чуть ли не каждый раз приходит в восторг, когда он заезжает. «О, Рикки, que guapo[125]!» Меня она называет la flaquita – худышка. А я совсем не худая, по мнению большинства людей. Она думает, ее сын может найти кого-нибудь получше, чем гринга[126] из Висконсина.

– А я не хочу лучше, – сказал Рик, притягивая Кристину к себе поближе. – Меня устраиваешь ты, милая. Так что? Если скажешь «да» прямо сейчас, то мы пригласим этих долбаных конхунто играть на свадьбе, а ты пройдешь к алтарю в одном из платьев из Оахаки, которые тебе так нравятся. Я одену гуаяберу[127], а ты сможешь захламить наш дом всякой дребеденью из своей галереи. Если скажешь «да» прямо сейчас.

– Тсс! – Кристина закрыла ему рот рукой, хотя сама смеялась. Тесс никогда не видела настолько несовместимую пару. И настолько счастливую. – Сейчас начнут.

Группа появилась из здания, стоявшего в дальнем конце просторного двора. Они были не в костюмах из восьмидесятых, в которых играли в «Морге», и вся тамошняя унылость исчезла вместе с этими костюмами. Музыканты выглядели вдохновленно и бодро, а публика впитывала их энергию. Эмми оказалась права: аккордеон в умелых руках клавишника открыл старые песни заново, а новые только украсил. Тесс, наблюдая, как парочки поднимались, чтобы потанцевать, и слушая звуки их шагов по цементному полу, ощущала странный прилив гордости. «По и белое отребье» никогда не были настолько хороши. Ворон нашел свою музу в Техасе. Или в Эмми.

Именно на нее были устремлены все взоры. Она целиком отдавалась музыке, ее насыщенный голос словно был огромным, мощным приспособлением, работающим сам по себе. Теперь Тесс стало понятно, почему голос иногда называют инструментом. Он был отдельной сущностью, которая по какой-то причине оказалась внутри Эмми. По мере выступления голос звучал все громче и сочнее, а Эмми становилась все более хрупкой. Голос напоминал инкуба, который забирал у нее силы, а она с наслаждением ему отдавалась.

После короткого тридцатиминутного сета группа ушла со сцены. Ворон исчез в глубинах клуба, а Эмми смешалась с толпой. Она порхала от столика к столику, обхаживая угрюмых байкеров. Чем угрюмее, тем лучше.

Тесс заметила луноликого охранника из «Морга», который не отрывал щенячьих глаз от певицы. Было видно, что он влюблен по уши: смуглая кожа горела от желания, а взгляд был так же сконцентрирован, как у Эсски, когда та смотрела на печенье. Тесс привлекла его внимание, и в сострадании к человеку, потерянному в безнадежном чувстве, поманила его рукой. Поколебавшись, он все же двинулся к ней, по возможности не выпуская Эмми из виду.

– Тесс Монаган, – напомнила она ему. – Мы виделись вчера вечером.

– Стив, – сказал он, остановившись на расстоянии, будто от него дурно пахло, а затем кивнул в сторону Рика Трэхо: – Не знал, что ты с ним.

– Мы только что познакомились. Они не позволили бармену обдурить меня.

– Да, мистер Трэхо – настоящий знаток юридических тонкостей. Но в серьезных делах он не столь хорош. Ладно, мне нужно возвращаться к работе. Наслаждайся выступлением.

И он, проложив себе плечом обратный путь сквозь толпу, вернулся на свой пост рядом со сценой.

– О чем это он?

– Коп, – ответил Рик. – Стив Виллануэве.

– В смысле, полицейский-охранник? Я познакомилась с ним в другом клубе вчера.

– Да нет, городской патрульный. Многие из них подрабатывают охранниками. Мистер Виллануэве – хороший полицейский, но он слишком молод и принимает все на свой счет. Парень, которого он остановил за превышение скорости, оказался замешан в преступлении на сексуальной почве. Я же не виноват, что судья отказался от обвинений, узнав, что жертва увидела подозреваемого по телевизору до того, как полиция провела опознание.

– Он изнасиловал женщину, – сказала Кристина тихим и сжатым голосом.

– Его подозревали в изнасиловании женщины. Дорогая, я сделал это pro bono[128]. Разве это не хороший поступок?

– Через два месяца после этого его арестовали за новое нападение.

– Сейчас опять начнут играть, – заметил Рик примирительным тоном. Счастливая пара вдруг показалась уже не такой счастливой. – Давай просто послушаем музыку, хорошо?

Если первый сет был бодрым и веселым, специально для танцев, то теперь «Las Almas Perdidas» задали более спокойный и задумчивый тон. Под такую музыку хорошо засыпать, отдавшись всевозможным мысленным образам. Теперь песни были медленные, чарующе-грустные. Они могли и навеять желание подцепить кого-нибудь, и стать подходящим саундтреком для возвращения домой в одиночку.

Сыграв пять песен, Ворон обратился со сцены к залу. Его лицо раскраснелось от напряжения, в голосе слышалась гордость. «Неудивительно, что в “Морге” ни у него, ни у Эмми этого не чувствовалось», – думала Тесс. Тогда они просто берегли силы для настоящей музыки.

– Закончить мы хотели бы кое-чем менее привычным, так что, пожалуйста, будьте снисходительны, – сказал он. – Это – попурри Сондхайм con salsa[129].

«Да ему он даже не нравится», – с легкой обидой вспомнила Тесс. Сондхайм был ее страстью, и Ворон часто подтрунивал над ней по этому поводу. Он считал его заумным, говорил, что слишком серьезные тексты только создают барьер между композитором и слушателем. Из вещей, которые Ворон вынес бы из их общего дома в случае пожара, диски Сондхайма были бы последними.