Вор во ржи - [64]

— Вы научили меня, — улыбнулся мой собеседник, — как сколотить небольшое состояние в книжном бизнесе. — Он пожал плечами. — Я проник в ваш магазин под фальшивым именем и решил, что кое-чем вам обязан.

— А как вы вообще попали ко мне? Наверное, следили за ней?

— Да. — Он тяжко вздохнул. — Я увидел ее в отеле. Снял там номер, вот почему я сидел в вестибюле и читал журнал. Я прилетел в город в парике и темных очках, в отеле назвался чужим именем. Не Гулливером Фэйрберном и не Генри Уолденом. И я только начал устраиваться, как появилась эта мерзкая девчонка.

— Забавно, — вставил я. — Она очень хорошо о вас отзывается.

— Правда?

— Она рассказала мне, что вы написали ей, как вам не хочется, чтобы ваши письма попали на аукцион. Она решила раздобыть письма и вернуть их вам. По ее словам, ей это удалось.

— Что вы хотите сказать?

— Она позвонила в тот момент, когда у меня был Рэй. Сказала, что письма у нее. Потом позвонила вам в Орегон…

— В Орегон?

— Вы же там живете, верно? Вы хотели, чтобы письма были уничтожены. По ее словам, она позвонила вам и сказала, что пропустила их через измельчитель, а потом сожгла. Интересно, где она его раздобыла.

— Что раздобыла?

— Шредер. Может, привезла с собой из Шарлоттесвилля? Его можно взять напрокат, как по-вашему? Интересно, сколько это стоит?

— Вот бы здорово, — вздохнул он, — сунуть в бумагорезательную машину саму Элис. Если письма попали к ней в руки, она их ни за что не уничтожит. Да и ко мне они тоже никогда не вернутся.

— Она намерена их продать?

— Не знаю, что она собирается с ними делать. Она поведала вам о наших отношениях? Роман века, в роли Лолиты — Элис Котрелл!

— Вкратце.

— Не сомневаюсь. И что именно она рассказала?

Я изложил ему сокращенную версию. По ходу повествования он только качал головой. Когда я закончил, он отхлебнул виски и глубоко вздохнул.

— Я действительно написал ей, — сказал он. — Эта ее публикация в «Нью-Йоркере» задела меня за живое. В ответ одно за другим посыпались письма. Она писала, что ее положение невыносимо. Ей придется бежать. Отец почти ежедневно пристает к ней, а мать лупит проволочной вешалкой, все в таком духе. В конце концов она меня достала. Я написал, что она может приехать ненадолго.

— И?

— И дальше она осталась у меня, и избавиться от нее оказалось труднее, чем от хронического насморка.

— Она прожила с вами три года?

— Точнее, шесть месяцев.

— Однако.

— У нее была отдельная кровать, но она дожидалась, пока я засну, и перебиралась ко мне.

— Она сказала, что была девственницей.

— Возможно. Во всяком случае, я ничего не делал, чтобы это изменить, хотя она изо всех сил пыталась меня соблазнить. Она была изобретательна, но все равно оставалась тощим ребенком, а я не по этой части. — Он покачал головой. — Вероятно, она надеется найти пару-тройку писем, где я рассказываю своему агенту о потрясающей молодой женщине, которая появилась в моей жизни.

— А что было в тех письмах, Генри?

— «Генри». — Он улыбнулся. — Думаю, вы можете и дальше называть меня так. Что было в письмах? Даже не помню. Антея была моим агентом, и мы вели обычную деловую переписку.

— И вы бы хотели вернуть эти письма.

— Я бы хотел, чтобы они исчезли, чтобы их уничтожили.

— Почему?

— Потому что не желаю, чтобы люди в них рылись, лезли мне в душу. По той же причине я и живу затворником.

— Но люди находят вас во всем, что вы пишете.

— Они находят лишь то, что я хочу показать, — проговорил он и поглядел куда-то вдаль. — Это вымысел, и я сочиняю его так, как мне хочется, с глиняной фабрикой, перенесенной из Хантингтона в Перу, к примеру, если я хочу, чтобы она была именно там. Мне все равно, кто читает мои вымыслы или что они надеются в них найти.

— Понимаю.

— Правда? — Он пристально посмотрел мне в глаза. — Представьте, вы с кем-то разговариваете. Будете ли вы против того, чтобы собеседник вас слышал?

— Если буду, то и разговаривать не стану.

— Вот именно. Но предположим, пока он вас слушает, он еще и читает ваши мысли. Выхватывает непроизнесенные фразы, которые роятся в вашем мозгу. Как вам это понравится?

— Уловил.

— Вымысел, который я записываю, — это мой разговор с миром. Моя частная жизнь остается частной, невысказанным разговором с самим собой, и я не желаю, чтобы какие-то телепаты его подслушивали.

— То есть вам не важно, у кого находятся эти письма, — сказал я. — У коллекционера, исследователя, в университетской библиотеке или даже у Элис Котрелл. В любом случае это вторжение в вашу частную жизнь — от кого бы оно ни исходило.

— Совершенно верно.

— Айзис Готье, — произнес я.

— Ничего про нее не знаю, кроме того, что она очаровательна и обладает хорошей дикцией.

— Карен Кассенмайер.

— Кто это?

— Убитая воровка. А как насчет служащих отеля? Актер-неудачник с крашеными волосами, его зовут Карл, и близорукий, похожий на бухгалтера, имени не знаю.

— Это, должно быть, Оуэн. Там есть как минимум еще один, точнее, одна, ее зовут Пола, с большим носом и подбородком как у Дика Трейси.[17]

Мы все еще сидели в «Бам Рэп», и мой собеседник продолжал поддерживать американских производителей ржаного виски, а я перешел на перье.

— На самом деле я не знаком ни с кем из персонала, — говорил он. — И вообще ни с кем из отеля. Я приехал со смутной надеждой уговорить Антею вернуть мне письма, но даже не придумал, как за это взяться. Я не в состоянии предложить ей сумму, которую она выручила бы за них на аукционе, и угрозы тут тоже не помогли бы. Что мне оставалось? Подать на нее в суд? Обвинить в неэтичном поведении?