Вор в роли Богарта - [29]

Нет, это был не тот человек, застывший на семейном портрете, в этом я был совершенно уверен. Во-первых, тот парень, обнимавший даму с роскошными волосами, не стал бы так скованно держаться перед объективом. Даже будучи покойником, не стал бы. Он привык сниматься, это было заметно по его сияющей улыбке. Он прямо весь расцветал в этой улыбке.

Я сощурился, словно фокусируя то изображение. У женщины, насколько я помнил, были очень широкие плечи, прямо как у полузащитника. Но накачала она их не на футбольном поле и не в спортзале. Просто в платье у нее были подложены подплечники, еще пошире тех, на которые недавно снова пошла мода.

Впрочем, последнее время я что-то не видел туалетов с такими плечами. Равно как и палантинов из чернобурой лисицы — наподобие того, что был на ней, с маленькими хищными мордочками и лапками. Насколько мне было известно, мода на них еще не вернулась, и я догадываюсь почему.

Все равно видно, что карточка старая, пусть даже мода на эти костюмы и переживает явный ренессанс. Может, фотоаппараты были тогда другие? А может, бумага выцвела от времени? Или же это у людей какое-то другое, отличное от теперешнего, выражение лица? Может, оно вообще для каждой эпохи свое, может, так время оттискивает на них свой неизгладимый штемпель, точно на почтовой марке?

Он явно общий любимец, этот мистер Улыбка. И его дантисту также следует отдать должное. А как, интересно, он бы выглядел, если б прикрыл эти длинные зубы губами и напустил на себя серьезности?

Такое лицо хорошо смотрелось бы на монете, решил я. Нет, не на старинной римской монете, не тот тип. На более современной…

Есть!

Не думаю, что я произнес хоть одно слово вслух, но, может, просто уши заложило. Потому как Раффлс слетел с полки «Религия и философия» и подбежал посмотреть, что происходит.

— Не монета, — сказал я ему. — Марка!

Похоже, он удовлетворился этим объяснением — потянулся несколько раз и затрусил к лотку. Я дошел по проходу до раздела «Игры и хобби», где на самой нижней полке лежал каталог Скотта «Марки мира», именно там, где я видел его в последний раз. Он устарел года на четыре, но все еще мог пригодиться, а потому не был отправлен на пресловутый столик.

Я отнес его к прилавку и стал перелистывать страницы, пока не нашел, что искал. Долго смотрел на иллюстрацию, затем крепко зажмурился и сравнил ее с картинкой, засевшей в моей памяти.

Наверное, все же он, но твердой уверенности не было. Фотографии почтовых марок в каталоге были черно-белыми, а не цветными, и примерно в два раза меньше оригинала. Некогда в США существовал федеральный закон, предписывавший, чтобы каждое изображение почтовой марки было разбито горизонтальной белой линией — на тот случай, чтобы разные недобросовестные личности не вырезали бы их из книг и не наклеивали затем на конверты, грабя тем самым правительство. Теперь же любой десятилетка может нашлепать на цветном ксероксе хоть целую кучу двадцатидолларовых купюр, да таких, что средний банковский служащий не отличит их от настоящих, так что старое правило отпало само по себе — за ненадобностью. И теперь вполне законным образом можно было вполне реалистично изображать почтовые марки и публиковать их и фотографии валюты США в натуральную, так сказать, величину.

На более поздних изображениях марок нет больше белых линий, однако издатели подобных каталогов обычно не утруждают себя пересъемкой старых марок, а те, которые я в данный момент разглядывал, как раз и принадлежали к этой категории, потому как были выпущены более семидесяти лет тому назад. Я повернул книгу, чтоб лучше видеть, щурился и напрягал глаза и в конце концов отправился в свою контору в задней части лавки, где перерыл все ящики, пока не отыскал лупу.

Даже с ней результаты были не из тех, с какими можно выступить в суде, используя марки в качестве вещдоков. Из всей серии в пятнадцать марок Скотт и компания почему-то решили проиллюстрировать только четыре. На трех из них изображались сцены местной жизни — церковь, гора и цыганка с пляшущим медведем на поводке. И с каждой из них смотрел неулыбчивый вариант того мужчины со снимка Илоны — смотрел из маленькой круглой надпечатки в правом верхнем углу.

Четвертая была стоимостью в сто щиро (национальной валютой в этой стране являлись щиро, и в каждом щиро было по сто дикинов). Самая дешевая марка стоила всего один дикин. Все же удивительно, как много можно узнать о мире из филателистического каталога (и сколь малой ценностью обладает эта информация). Та стощировая марка была самой дорогой в серии и отличалась от остальных по двум параметрам. Во-первых, была крупней примерно раза в полтора и вертикальной по формату — то есть выше остальных. Во-вторых, портрет приятеля Илоны глядел уже не из иллюминатора в правом верхнем углу, а занимал всю марку.

Трудно сказать наверняка… Репродукция, как я уже говорил, оставляла желать лучшего. К тому же у меня не было при себе той фотографии — лишь память о ней, высвеченной мерцающим пламенем одной-единственной свечи. И потому поклясться я не мог бы и в то же время был почти уверен, что это и есть тот самый человек.