В последнюю среду мая, примерно в четверть одиннадцатого вечера, я усадил одну красивую женщину в такси и смотрел, как она исчезает — ну если не из моей жизни, то по крайней мере из нашего района. Затем шагнул с тротуара на мостовую и остановил другое такси, уже для себя.
— Угол Семьдесят первой и Вест-Энда, — сказал я водителю.
Водитель принадлежал к почти вымершей уже нынче породе — эдакий видавший виды старый ворчун с английским языком в качестве родного.
— Это же всего в пяти кварталах отсюда. Такая славная выдалась ночь, такой симпатичный молодой человек. К чему вам такси?
Чтобы поспеть вовремя, подумал я. Два фильма шли дольше, чем я предполагал, к тому же, прежде чем отправиться дальше, мне еще надо было заскочить домой.
— Нога не слушается, — ответил я. — Только не спрашивайте, что и почему.
— Да-а-а? А что случилось? Уж не под машину ли, часом, попали, а? Нет, просто я хочу сказать, надеюсь, это было не такси. А если такси, то, надеюсь, не мое.
— Артрит.
— Артрит? Быть того не может! — Он извернулся и покосился на меня. — Слишком уж вы молоды для артрита. Им болеют одни старые пердуны. Езжайте-ка вы лучше во Флориду, погрейтесь на солнышке. Поживите в трейлере, перекиньтесь в картишки, голосуйте за республиканцев. Чтоб парень в вашем-то возрасте… Ну, я еще понимаю: сломали бы вы ногу, катаясь на лыжах, растянули мышцу во время марафона, это еще куда ни шло… Но артрит?.. И куда же вы отправляетесь с этим своим артритом?
— Я уже сказал: угол Семьдесят первой и Вест-Энда, — ответил я. — Северо-западный угол.
— Да нет, где вас ссадить, это я уже усвоил, но откуда артрит, вот что интересно? Может, наследственное?
О боже, только этого мне сегодня не хватало!
— Осложнение, — сказал я. — После травмы. Как-то упал, повредил ногу, вот и пожалуйста — осложнение, артрит. Обычно он меня не слишком донимает, но как раз сегодня что-то разошелся.
— Жуткое дело, в вашем-то возрасте! А чем лечитесь?
— Что только ни делаю, плохо помогает, — ответил я. — Следую советам своего врача.
— Ох уж эти врачи! — воскликнул он и всю оставшуюся часть пути клял на чем свет стоит всех медиков вообще и моего в частности. И ничего-то они не делают, и вообще им плевать на вас, и после их лечения только новые болячки, и заламывают жуткие деньги, и если вам не становится лучше, винят вас, а не себя. — А потом, после того как превратят вас в слепого и полного калеку, что вам остается? Подать на них в суд, правильно. И куда вы идете, позвольте спросить? К адвокату! А там начинается та же история, только еще похлеще!
За таким вот приятным разговором мы доехали до северо-западного угла Семьдесят первой и Вест-Энда. У меня даже было намерение попросить его подождать, ведь подняться наверх, а потом спуститься много времени не займет, но уж больно достал он меня своей болтовней, этот самый — как значилось в лицензии, заткнутой за щиток справа, — этот самый Макс Фидлер.
Я уплатил по счетчику, накинул еще бакс в качестве чаевых, и мы с Максом, сияя словно пара начищенных медных пуговиц, пожелали друг другу приятного вечера. Я собрался было захромать для пущей убедительности, но затем раздумал. Ну его к черту! И прошмыгнул мимо знакомого портье в подъезд собственного дома.
Оказавшись в квартире, я быстренько переоделся — скинул брюки цвета хаки, тонкий свитер и удобнейшие кроссовки («Не дай себя остановить!») и облачился в рубашку с галстуком, серые брюки, черные ботинки на тончайшей подошве и двубортный синий блейзер, где на каждой из многочисленных пуговок было вытиснено по якорю. Пуговицы — кстати, когда-то у меня были запонки с такими же якорьками, но я не видел их уже лет сто — подарила мне одна женщина, с которой я некогда встречался. Потом она встретила другого парня, вышла за него замуж и переехала на окраину Чикаго, где, по последним сведениям, ждала теперь уже второго ребенка. Блейзер пережил наш роман, а пуговицы пережили блейзер; сменив его на новый, я заставил портного перешить и пуговицы. Вполне вероятно, что они переживут и этот блейзер и по-прежнему останутся в прекрасной форме, когда меня самого уже на этом свете не будет… Впрочем, я старался не слишком задумываться о таких мрачных вещах.
Из стенного шкафа в передней я извлек атташе-кейс. Во втором шкафу, том, что в спальне, было потайное отделение, встроенное в стену. Квартиру мою обыскивали профессионалы, но до сих пор ни одному из них не удалось обнаружить этот маленький тайничок. И никому, кроме меня и окончательно скурившегося молодого плотника, изготовившего его для меня, да, пожалуй, еще Кэролайн Кайзер, не было ведомо, где он находится и как в него проникнуть. И если бы мне вдруг пришлось в срочном порядке покинуть эту страну или даже планету, все, что хранилось там, так и осталось бы нетронутым до тех пор, пока не разрушится этот дом.
Я надавил на две точки, на которые следовало надавить, затем отодвинул панель, какую следовало отодвинуть, и ящичек явил взору свои тайны. Впрочем, их было не так уж и много. Емкость составляла всего около трех кубических футов — вполне достаточно для того, чтобы спрятать в ней то, что я успею похитить, и хранить до той поры, пока не придет нужда или возможность от этого избавиться. Но я не воровал вот уже несколько месяцев, а то, что мне удалось прибрать к рукам последний раз, уже давным-давно ушло к двум парням, которые лучше знали, как всем этим распорядиться.
