Вопрос Финклера - [51]
Треслав рассмеялся — отчасти ее шутке, а отчасти мысли о том, что Финклер обзавелся новыми друзьями.
— Он знает, что ты их так называешь?
— Потерянными мальчишками?
— Нет, СТЫДящимися евреями.
— Это вовсе не мое изобретение, они сами себя так назвали. У них вроде как общественное движение, вдохновленное — не поверишь — моим муженьком. А занимаются они тем, что сочиняют открытые письма и шлют их в газеты.
— За подписью «СТЫДящиеся евреи»?
— Именно так.
— В этом есть что-то ущербное, ты не находишь?
— Ты о чем?
— О том, что они ставят во главу угла свой стыд. Это напоминает мне «джеймсианок».
— Не слыхала о таких. Они тоже антисионисты? Тогда не рассказывай про них Сэму. Если они антисионисты — а тем паче антисионистки, — он тут же к ним примкнет.
— Я имел в виду чокнутых феминисток из книги «Мир глазами Гарпа». Джон Ирвинг — может, слыхала? Плодовитый американский писатель. Бывший рестлер к тому же. Одну из своих первых передач на Би-би-си я сделал про этих «джеймсианок». Они отрезали себе языки из солидарности с малолеткой, которую кто-то там изнасиловал и потом лишил языка. Вышло все по-дурацки, поскольку без языков они даже не могли внятно озвучить свой протест. Славная антифеминистская шутка — только не подумай, будто я…
— Ну, от Сэмовой компании отрезания языков не дождешься. Это завзятые словоблуды, любящие свет рампы и звук собственных голосов. Сэм без конца треплется с ними по телефону. И еще ходит на заседания.
— Они устраивают заседания?
— Не открытые, насколько мне известно. До открытых дело пока не дошло. Просто собираются в доме одного из них, как заговорщики. Даже противно. «Прости меня, отче, ибо я согрешил». Сэм у них типа отца исповедника. «Прощаю тебя, сын мой. Произнеси троекратно „стыжусь“ и не езди на отдых в Эйлат». В моем доме я эти сборища не позволю.
— И в этом вся их программа: стыдиться своего еврейства?
— Нет-нет! — Она положила руку ему на предплечье. — Так говорить у них не позволено. Они не стыдятся своего еврейства. Они стыдятся Израиля и его палестинской политики.
— А сами они израильтяне?
— Ты же знаешь, что Сэм не израильтянин. Он отказывается бывать там даже как турист.
— Я про других.
— Про всех не скажу, но те актеры и эстрадные комики, которых я знаю, точно не израильтяне.
— Тогда чего им стыдиться? Это же не их страна.
— Потому что они евреи.
— Но ты же сказала, что они не стыдятся своего еврейства.
— Зато они стыдятся, будучи евреями.
— А почему, будучи евреями, они должны стыдиться страны, гражданами которой они не являются?
— Знаешь, чтобы понять это, ты должен быть одним из них, — сказала Тайлер.
— Одним из них? То есть вступить в их общество?
— Нет, быть евреем. Ты должен быть евреем, чтобы понять, почему ты стыдишься быть евреем.
— Все время забываю, что ты сама не из их числа.
— Я не еврейка, хотя их веру и обычаи усвоила.
— Думаю, этого стыдиться не нужно.
— Я этого и не стыжусь. Напротив, скорее, даже горжусь, но только не своим мужем. Вот за него мне стыдно.
— Выходит, вы оба стыдитесь.
— Да, но разных вещей. Ему стыдно, что он является евреем, а мне стыдно, что он им не является.
— А дети?
— Они уже студенты, Джулиан, — сухо заметила она. — Это значит, что они достаточно взрослые и могут решать за себя… но я воспитала их как евреев совсем не для того, чтобы они этого стыдились. — Она рассмеялась. — Только послушай эту фразу: «воспитала как евреев».
— А что они?
— Один еврей, другой нет, третья и сама не знает.
— У тебя их трое?
Она стукнула его, но не сильно:
— Вот уж кому надо бы постыдиться.
— И я стыжусь, будь уверена. Я стыжусь многих вещей, но ни одна из них не связана с евреями — вот разве что наша с тобой связь.
Она долго смотрела ему в глаза, и во взгляде ее было только прошлое, никакого будущего.
— Ты еще не устал от нас? — спросила она, как будто желая сменить тему. — Я не о нас с тобой. Я о нас, евреях. Тебя еще не воротит от нашей — от их — защищенности на самих себе?
— Я никогда не устану от тебя.
— Брось. Ответь по существу: ты бы хотел, чтобы все они наконец заткнулись?
— Ты о СТЫДящихся евреях?
— Я о евреях вообще — с их бесконечными спорами об их еврейскости, о соблюдении обрядов, ношении пейсов, поедании бекона, об их безопасности или небезопасности в этой стране, о ненависти к ним всего мира, о долбаном холокосте, о долбаной Палестине…
— Меня эти споры не трогают. Хотя, когда Сэм говорит о Палестине, мне кажется, что он этими речами за что-то мстит своим родителям. Это похоже на ругательства ребенка, который хочет показать, что он уже дорос до сквернословия. Я плохо разбираюсь в политике, но, по-моему, когда есть вещи, которых стоит стыдиться, то стыдиться их должен всякий приличный человек.
— Вот именно — всякий. А эти СТЫДящиеся евреи корчат из себя черт знает что, воображая, будто весь мир следит за конвульсиями их совести. Вот почему мне за них стыдно…
— Как жидовке.
— Я предупреждала тебя насчет этого слова.
— Я помню, — сказал Треслав, — но мне нравится, как оно звучит.
— Зато другим не нравится.
— Моя жидовка, — сказал он. — Моя милая нестыдливая жидовка.
