Вопрос Финклера - [118]

Финклер положил руку на плечо друга.

— Так ведь и расплачиваться за это мне придется как еврею, — сказал он, — что бы ты ни думал на сей счет.

Тут он слабо улыбнулся, только сейчас заметив на голове Треслава ермолку. Двое мужчин беседовали, отойдя в сторону от могилы, рядом с которой остались только родственники Либора. Похоронная церемония уже завершилась, но Хепзиба и несколько членов семьи задержались, чтобы еще раз попрощаться с покойным, теперь уже без могильщиков и раввинов. Когда они уйдут, настанет очередь Треслава и Финклера.

Они предпочли бы не упоминать Абрамски — этот нравственный урод вообще не стоил упоминания. Но сейчас они цеплялись за любую тему, лишь бы только не заговорить о Либоре, потому что оба боялись сорваться. Особенно это касалось Треслава, который избегал даже смотреть в сторону, где сейчас покоился Либор — в его представлении все такой же теплый, все такой же понимающий и скорбящий. По соседству со свежим холмиком находилась могила Малки. Ему была невыносима мысль о том, что они лежат здесь бок о бок, навеки умолкшие, и не будет больше ни смеха, ни музыки, ни крепких словечек «для защиты от пафоса».

А как будет с ним и Хепзибой? Позволят ли ему лежать рядом с ней на еврейском кладбище? Они уже наводили справки, и им сказали, что это будет зависеть от того, где захочет покоиться сама Хепзиба: если рядом со своими родителями на ортодоксальном кладбище, то Треслава туда, скорее всего, не допустят, ну а если… Как однажды заметила Тайлер: «Связавшись с евреями, будь готов ко всяческим осложнениям». Жаль, что ее уже нет, а то можно было бы обратиться к ней за консультацией как к знатоку «еврейских осложнений».

Либор и Малки хотели быть погребенными в одной могиле, друг над другом, но этому нашлись возражения, как они всегда находились всему — и при жизни, и после смерти. Причем никто не мог толком объяснить, обусловлен этот отказ религиозными правилами или же дело просто в скалистом грунте, из-за которого трудно выкопать могилу необходимой глубины. Когда-то Малки шутила, что им двоим предстоит борьба «за право оказаться наверху», но в конце концов они демократично расположились рядышком, как на двуспальной кровати.

Хепзиба чуть заметно кивнула им в знак того, что она и другие родственники уже уходят. Попутно Треслав отметил, что ей очень идет траурный наряд с вуалью и черной накидкой — этакая величавая викторианская вдова. Он жестом показал, что они с Финклером побудут здесь еще недолго. Двое мужчин взялись за руки, направляясь к могиле. Треслав был благодарен другу за эту поддержку, поскольку чувствовал слабость в коленях. Он плохо переносил кладбищенскую атмосферу — слишком уж ярко виделся ему здесь трагический финал любви.

Если бы у него хватило духу оглядеться вокруг, он непременно отметил бы скучное однообразие этого места. Надгробия на еврейских кладбищах не отличаются оригинальностью и скульптурными изысками, тем самым как бы намекая, что прибывшим сюда на упокой уже нечего показать и нечем удивить живых. Однако Треслав этого не отметил, будучи не в силах поднять взгляд от земли.

Двое мужчин молча застыли перед могилой, сами похожие на надгробные камни.

— Вот «на какую низменную потребу можем мы пойти»,[131] — наконец промолвил Финклер.

— Извини, я не настроен играть словами, — сказал Треслав. — Не сейчас.

— Справедливо. Но это был не игривый намек.

— Знаю, — сказал Треслав, — и не обвиняю тебя в непочтительности. Уверен, ты любил старика так же сильно, как я.

Снова установилось молчание. А потом Финклер задал вопрос:

— Могли мы это предотвратить?

Треслав был озадачен, поскольку вопросы такого типа обычно задавал он сам.

— Мы могли за ним присматривать.

— А он бы нам это позволил?

— Если бы мы действовали аккуратно, он бы ничего не заметил.

— Странно, — задумчиво произнес Финклер, — у меня уже было такое чувство, будто он нас покинул.

— Он так и сделал.

— Нет, я почувствовал это гораздо раньше.

— Когда именно?

— Сразу после ухода Малки. У тебя не было ощущения, будто с ее смертью он тоже как бы перестал жить?

Треслав постарался вспомнить.

— Нет, такого ощущения не было, — сказал он.

В его представлении смерть любимой женщины была только началом. Он был создан для того, чтобы скорбеть, и нередко воображал себя согбенным старцем, из года в год посещающим места, связанные с памятью о любимой. Что касается Либора, то сразу после смерти Малки он показался ему даже несколько более живым, чем он выглядел в период ее болезни. Будь на его месте Треслав, он представлял бы собой куда более жалкое зрелище.

— Однако нечто подобное мне показалось позднее, примерно в то время, когда я сошелся с Хепзибой, — сказал он.

— Ну и кто из нас зазнается? — спросил Финклер. — По-твоему, только сведя вас вместе, он счел наконец-то выполненным свое земное предназначение?

Интересно, что скажет Финклер насчет его зазнайства, если узнает о той истории с Тайлер, которую Треслав считал одной из причин самоубийства Либора? Но Финклер об этом не узнает. Или ему это уже давным-давно известно?

— Нет, я имел в виду другое. Я к тому, что мы с Хепзибой вроде как начали все заново, а это могло навести Либора на мысль, что для него новое начало уже невозможно.