Вопреки. Как оставаться собой, когда всё против тебя - [29]

Слово – это оружие

Иногда корректность выглядит как уважение и щедрость. Недавно я провела онлайн-урок с Харриет Лернер о том, как искренне и душевно извиняться, и о том, как принять извинение, когда вы его выслушиваете. Это было круто и очень сложно. Мне кажется, этот урок можно транслировать по какому-нибудь Оруэлловскому телеканалу на всю страну – такие навыки пригодятся каждому!

Харриет рассказала о практике выслушивания, о том, как просить прощения без предупреждений или исключений. Я поняла, что в защитной стойке невозможно быть открытой и вкладываться в те отношения, что для меня важны. Конечно же, мне гораздо приятнее чувствовать свою правоту. Я хочу выигрывать. Но настоящей причастности так не получить. Необходимость чувствовать себя правыми возрастает, когда мы попадаем на незнакомую и враждебную территорию, где нас атакуют. Например, политкорректность. История этой концепции так безумна и невыносима, как и дискуссии о ней, к которым мы пришли. В наши дни это настолько затасканное слово, что я предлагаю вместо нее говорить об инклюзивном языке.

Вспоминая все, что говорилось выше о дегуманизации, я настаиваю на ценности инклюзивного языка. Он критически важен, стоит абсолютно всех приложенных усилий и делает дискуссию корректнее. Мы любим занимать правильную сторону, когда речь идет о крупных политических делах, и не любим уделять внимание ежедневным вопросам, которые могут быть до такой же степени унизительными.

Допустим, вам диагностировали тревожное расстройство, а вашему ребенку – дефицит внимания. Что бы вы почувствовали, услышав, как врач говорит: «Тревожность записана на два часа, потом придет дефицит внимания, и можно расходиться»? Инклюзивный язык предполагает, что вы не тревожное расстройство, вы – человек с тревожным расстройством. Это важно для всех. Никто не хочет быть уравненным с болезнью или любой другой характеристикой.

Но есть одна сложность, я не раз сталкивалась с ней, анализируя результаты исследования. Даже инструменты корректного общения можно использовать для унижения группы людей. С инклюзивным языком происходит то же самое. Я приведу примеры.

Один участник лет тридцати рассказал, как ему пришлось поехать на машине к родителям из Лос-Анджелеса в Ньюпорт-Бич. Все утро в дороге он говорил себе, что хочет быть более вежливым и толерантным к проявлениям своего отца. Ссоры стали для них привычным способом общения, и сын хотел что-то изменить.

К обеду он добрался до пункта назначения. Заводя вежливый разговор на кухне, он спросил отца, что за люди недавно поселились по соседству.

Отец ответил: «Отличные соседи! Мы их приглашали на ужин пару раз и подружились. На следующей неделе пойдем к ним в гости. Они с Востока. Готовят особенные пельмени, которые очень хочет попробовать твоя мама». Сын рассказал, что в этот момент он резко оборвал отца:

«С Востока? Боже, пап, ты серьезно? Это же расизм!»

Отец не успел ничего возразить, а сын продолжал: «Говорить про людей “они с Востока” – это ужасно! Ты хотя бы знаешь, откуда они конкретно? Нет такой страны – Восток. Какой стыд!»

Отец отвернулся. Когда он наконец посмотрел на сына, в его глазах стояли слезы: «Прости, сынок. Я не знаю, чем так разозлил тебя. Все, что я говорю или делаю, недостаточно хорошо для тебя».

Тишина.

Отец добавил: «Я бы остался и послушал, какая я невежливая задница, но мне нужно отвезти соседку, которую я предположительно ненавижу, к врачу – ее мужу прооперировали катаракту. Она не водит машину и утром вызывала такси».

Во время нашего интервью сын сказал, что не знал, что ответить или как поступить, поэтому вышел из кухни, не дожидаясь, пока удалится отец.

Вторая история случилась со мной. Я вела короткий курс на полдня по сопротивлению стыду (ирония!) для двухсот участников. В середине курса мы устроили перерыв. Я копалась в своих записках – ко мне подошла женщина и сказала: «Вы даже не представляете, как задели меня утром».

Я оцепенела. Время замерло, в ушах привычно зазвенело, все поплыло перед глазами – типичная реакция на стыд. Я не успела и слова сказать, как она продолжила: «Ваша работа поменяла мой взгляд на жизнь. Благодаря вам я сохранила брак и воспитала детей. Сегодня я здесь, потому что вы – важный учитель в моей жизни. Но через пятнадцать минут после начала вашего курса я узнала, что вы поддерживаете дискриминацию. Я доверяла вам, а вы оказались фальшивкой».

Волна стыда накрыла меня. Деваться от нее было некуда. Все, что я смогла, – пробормотать: «Я не понимаю». Она ответила: «Вы употребили слово «выцыганить».

Я снова буркнула, что не понимаю.

Она прикрикнула: «Выцыганить! ВЫЦЫГАНИТЬ! Как произносится это слово по буквам?»

Вопрос был странный, но меня слишком далеко унесло в кроличью нору стыда, чтобы ответить что-нибудь полезное вроде: «Я вижу, что вы рассержены, давайте поговорим». Я прикинула, каким проверочным словом можно проверить написание. В голову лезла только цинга (конечно). «Хм-м-м… В-Ы-Ц-А-Г-А-Н-И-Т-Ь?»

Она завопила: «Нет! Нет такого слова! В-Ы-Ц-Ы-Г-А-Н-ИТ-Ь! Как «цыган»! Это расистское словечко, оно унижает цыган!»