Вопреки. Как оставаться собой, когда всё против тебя - [15]

Качиоппо убежден в том, что переживание одиночества – не просто печальное, а по-настоящему опасное состояние. Эволюция научила человеческий мозг считывать ощущение близости к социальному периметру. Выходя за его пределы (если при этом все остаются внутри), мы запускаем режим самосохранения. Переживая изоляцию, разобщенность и одиночество, мы обороняемся. И отчаянная самозащита берет верх над любой попыткой найти связь с другими людьми. Чем меньше эмпатии, тем крепче оборона. Чем чаще заглушаются эмоции, тем меньше здорового сна. В книге «Стать сильнее»[18] я писала о том, как режим самосохранения влияет на истории, которые мы рассказываем самим себе: мы нагнетаем, подозреваем, становимся мнительными, раздуваем свои личные страхи и чувствуем себя неуверенно. Одиночество, которого мы даже не замечаем, владеет нами. Из-за него мы держимся подальше от других и боимся, что нас отвергнут.

Чтобы бороться с одиночеством, нужно научиться распознавать его и видеть в нем предупреждение. Ответом на одиночество может быть намерение установить значимые связи с другими. Что, кстати, необязательно значит присоединиться к куче групп или найти сотню друзей. Множество исследований подтверждают, что «дело не в количестве знакомств, а в качестве штучных значимых связей»[19].

Если мы с вами хотя бы немного похожи, то сравнение одиночества с голодом вам тоже могло показаться несерьезным. Хочу поделиться данными исследования, убедившими меня в том, что все так и есть. Джулианна Холт-Ланстэд, Тимоти Б. Смит и Дж. Брэдли Лэйтон провели метаанализ исследований одиночества[20]. Оказывается, можно сравнить влияние разных факторов на смертность. Загрязнение воздуха повышает раннюю смертность на 5 %. Ожирение – на 20 %. Регулярное потребление больших порций алкоголя – на 30 %. А одиночество повышает раннюю смертность на 45 %!

Нас привел сюда страх

Откуда же взялись рассортированность и одиночество? Мы не можем взять и предположить, что именно рассортированность стала причиной одиночества. Исследователи так не рассуждают. Нельзя придумать вывод самостоятельно. Мы можем лишь признать, что наше общество встретилось со множеством проблем, которые могут быть взаимосвязаны, и нужно попробовать разобраться во всем многообразии факторов, чтобы суметь что-нибудь изменить в нынешнем положении дел.

Всякий ответ на вопрос «Как мы сюда попали?» окажется длинным и запутанным. Но если бы мне пришлось выделить одну существенную переменную, подпитывающую нашу страсть делиться на фракции, усиливающую ее и в то же время отрезающую нас от настоящей связи с живыми людьми, я бы назвала страх. Страх почувствовать боль. Боязнь уязвимости. Страх быть отвергнутым. Боязнь конфликтов. Страх не соответствовать. Боязнь критики и неудач. Страх.

Мое исследование началось до трагедии 11 сентября, и я уже не раз писала, что смогла увидеть, как страх менял американскую нацию. Семьи, сообщества, компании – все пошатнулось. Общенациональные дискуссии подняли два вопроса: «Чего стоит бояться?» и «Кто в этом виноват?».

Я не эксперт по терроризму. Зато я изучала страх больше пятнадцати лет. Вот что я думаю: терроризм – это страх с часовым механизмом. Конечная цель и мирового, и местного терроризма – внедрить страх в сердце сообщества так глубоко, чтобы он стал стилем жизни. Этот бессознательный спутник исторгает столько ярости, столько праведного гнева, столько стремления найти виноватого, что люди бросаются друг на друга, как голодные звери. Терроризм достигает цели, когда страх становится частью социальной культуры. После этого неминуемо происходит деление на фракции, расселение по изолированным бункерам, кристаллизация ощущения постоянной недостаточности. Сортировка и культивация одиночества начались еще до 11 сентября, но данные подтверждают, что за последние 15 лет эти процессы ускорились и усугубились.

Дело в том, что общая травма и свидетельства жестокости крепко спаивают людей на некоторое время. И если в момент единства мы будем говорить об общем горе и страхе, раскроем друг другу раненые, но любящие сердца и обнажим уязвимость, настаивая на справедливости и правосудии, то может начаться исцеление. Но если нас объединяют лишь общая ненависть и сдавленный страх, о котором нельзя говорить, – мы обречены. Если политические и общественные лидеры стараются побыстрее выбрать идеологического врага, на которого можно натравить толпу, а не методично разбираются, в чем на самом деле проблема, и не исправляют ее – земля уходит у нас из-под ног, распадаются семьи, разобщаются группы.

Флаги развеваются с каждого крыльца, социальные сети пестрят репостами мемов – а тем временем страх накапливается внутри и метастазирует. Мы митингуем в едином порыве, стараясь не признаваться в том, как нам страшно, помогая страху путешествовать по стране и просачиваться в углубляющиеся трещины общественного разлома. Он расширяется и усиливается, защитные барьеры превращаются в неприступные стены. Страх находит способы пробраться в самые укромные местечки, расшатывая основы наших сообществ, уже ослабленные предыдущими потрясениями.