Вообрази меня - [50]

Верховный главнокомандующий Ибрагим пропускает ее слова мимо ушей.

– Если моя дочь не вернется ко мне живой, – злобно чеканит он, – я лично извлеку твой мозг из черепной коробки.

Дверь с грохотом захлопнулась за ним.

– Буди, – велит Андерсон.

– Это не так просто… Прописан алгоритм…

– Я повторять не стану, Татьяна! – кричит Андерсон, его эмоции просто зашкаливают. – Буди немедленно! Я хочу, чтобы все закончилось.

– Парис, тебе нужно осты…

– Я пытался ее убить несколько месяцев назад. – Раздается звяканье металла. – Я всем вам твердил, что надо закончить начатое. Мы сейчас в такой ситуации – и Иви мертва – только потому, что никто меня тогда не послушал. А следовало бы.

– Ты бесподобен, – смеется Татьяна; смех, правда, вялый. – Вообразил, что у тебя есть полномочия убить дочь Иви… Парис, ты идиот.

– Убирайся! – кричит Андерсон, весь на взводе. – Не нужно мне дышать в спину. Иди, проверь лучше свою невзрачную дочь. А об этой я сам позабочусь.

– Взыграли отцовские чувства?

– Выметайся.

Татьяна не произносит больше ни слова. Я слышу, как сначала открывается, потом закрывается дверь. Слабый звук, лязг металла и звон стекла. Не знаю, что там делает Андерсон, но сердце дико колотится. Злого, негодующего Андерсона нельзя недооценивать.

Следовало бы догадаться.

Внезапно я чувствую ужасную вспышку боли и кричу. Страх заставляет глаза открыться.

– Я подозревал, что ты притворяешься.

Андерсон грубо выдергивает скальпель из моего бедра. Я сдерживаю крик. Не давая и шанса перевести дух, он снова зарывает скальпель в мою плоть, глубже. Я кричу в агонии, легкие почти схлопываются. Когда он наконец выдергивает скальпель, от боли я практически в обмороке. Я задыхаюсь, грудь так сдавливает, что невозможно дышать.

– Я надеялся, что ты услышишь этот разговор, – преспокойно говорит Андерсон, сделав паузу, чтобы вытереть скальпель о свой белый халат. Кровь очень темная. Густая. Картинка перед глазами то выводится в фокус, то туманится. – Я хотел, чтобы ты узнала: твоя мать была далеко не глупа. Она понимала: что-то пошло не так. Она не разобралась, где именно процедура дала сбой, зато сообразила, что инъекции не дали нужного эффекта. А заподозрив, что дело нечисто, приготовила план. На непредвиденный случай.

Я все еще ловлю ртом воздух. Боль в ноге обжигает, туманит разум.

– Ты же не думала, что она была глупа? – Андерсон почти смеется. – Иви Соммерс не сделала ни одной глупости за всю свою жизнь. Даже умирая, она придумала план, как спасти Оздоровление, потому что именно этой цели была посвящена вся ее жизнь. Вот этот план, – с этими словами он тычет мне в рану. – Ты. Ты и твоя сестра. Вы были работой всей ее жизни, и она не собиралась спускать все коту под хвост.

Я не понимаю, пытаюсь выговорить я.

– Я знаю, что не понимаешь. Конечно, не понимаешь. Ты же не унаследовала гениальность своей матери. У тебя никогда не было ее мозгов. Нет, тебя всегда рассматривали лишь в качестве марионетки, с самого начала. Тебе одно нужно понять: теперь ты принадлежишь мне.

– Нет, – выдыхаю я, тщетно сражаясь со своими оковами. – Нет.

Чувствую, как одновременно и жжет, и колет. Введенный препарат вызывает такую мучительную боль, что мое сердце почти забывает биться. Кожа покрывается обильным потом. Волосы липнут к лицу. Внезапно меня парализует, я будто падаю, я – в свободном падении, ввергаюсь в самые холодные глубины ада.

Эммелина, кричу я.

Веки дрожат. Я вижу Андерсона, взгляд его темных глаз неспокойный. Он смотрит на меня так, словно наконец-то поместил меня туда, куда всегда хотел поместить, и я понимаю, что он воодушевлен. Я чувствую его счастье. Хотя не знаю, как я это понимаю. Могу судить лишь по тому, как он стоит, как он меня разглядывает. Он доволен.

Это страшно пугает.

Мое тело предпринимает еще одну попытку сдвинуться. Вновь тщетно. Нет смысла дергаться, нет смысла бороться.

Что-то подсказывает мне: это конец.

Я проиграла.

Я проиграла и битву, и войну. Я проиграла мальчишку. Проиграла своих друзей.

Проиграла свое желание жить, говорит мне голос.

Тут я понимаю: это Андерсон, он в моей голове.

Мои глаза закрыты. Наверное, они больше никогда не откроются. Теперь я принадлежу Андерсону. Я принадлежу Оздоровлению, чьей частью я всегда и была, чьей частью ты всегда и была, говорит он мне, и где ты останешься навечно. Я ждал этого момента очень, очень долго, признается он, и теперь, в конце концов, ты ничего не сможешь изменить.

Ничего.

Даже теперь я не понимаю. Не сразу. Я не понимаю, даже когда слышу, как включаются приборы. Я не понимаю, даже когда сквозь закрытые глаза вижу проблеск света. Я слышу собственное дыхание, громкое, необычное, гулко отдающее в голове. Я чувствую, как дрожат руки. Я чувствую, как в мягкую плоть моего тела вонзается металл. Я лежу здесь, вмурованная в сталь против собственной воли, и спасти меня некому.

Эммелина, кричу я.

В ответ по телу расходится теплое журчание, такое легкое, такое мимолетное, что боюсь, это плод моего воображения.

Эммелина почти мертва, шепчет Андерсон. Когда ее тело достанут из резервуара, ты займешь ее место. А пока именно здесь ты и будешь жить. Пока именно здесь ты и будешь существовать. Это и было уготовано тебе с самого начала,