Мне нравилось ограничивать себя, как это делает наш бог.
— Ты хочешь пудинг? — спросила я у сестры. Она ответила:
— Я хочу насадить ее на иглу, поэтому я не могу думать о пудинге.
Я сказала:
— Хорошо. Я тоже могу не думать о пудинге.
Но пудинг не шел у меня из головы. Чтобы приблизить нашу встречу, я решила, что на странице между марками не хватает узора в горошек. Наверное, синего, потому что чайки летают по синему небу.
И я начала рисовать одинаковые кружочки, один за другим, и мои действия казались мне неотделимыми от шума дождя. И вот, посреди этого обычного дня, приятного и полного спокойствия, меня поразила мысль: я хочу сына. Я впервые задумалась об этом и, как и многих маленьких девочек, эта мысль поразила меня.
Я думала: хочу, чтобы у меня был сын, маленький мальчик, светленький, как моя сестра, и очень красивый. Чтобы он был добрым, и чтобы тоже меня любил. Чтобы я могла играть с ним и петь ему колыбельные.
Чтобы я могла заботиться о новом существе, которое придет в этот мир с моей кровью в жилах. Чтобы я могла рассказать ему, как красиво море, и как замечательно небо, как вкусен молочный пудинг, и как чудесен воздух ночью. У меня тут же появилось столько всего, что я могла бы ему показать. Мир был чудесен, и я почувствовала жгучее желание привести в него нового человека.
Я не мечтала о замужестве или любви, но мой маленький сын представился мне очень точно. Ты будешь смеяться, а я, наверное, выдумала себе это, но мой мальчик из фантазий и вправду был похож на сына, который у меня родился.
Я представила, как держу его на руках, и как он нуждается во мне, а я могу дарить ему все на свете игрушки и петь колыбельные, чтобы ночь его не пугала.
Незаметно для себя я стала думать, как я назову его. Рука сама подсказала имя: Марциан. Оно звучало красиво, и я раз за разом выводила его на той странице, и у меня было ощущение, будто у меня уже есть сын по имени Марциан. Я писала печатными буквами, затем прописными, по-всякому закручивала хвостики букв, а потом спросила сестру:
— Ты хочешь сына или дочку?
— Я хочу изумрудную осу. Папа обещал заказать.
— А я назову своего сына Марциан.
— Это если у брата быстро будут дети. Нам же нельзя заводить детей, пока у него их не будет.
Это важная для традиция — привилегия произвести наследника престола давалась императору. Последующие же дети, как императора, так и его братьев и сестер, наследовали престол по старшинству вне зависимости от того, кто их родители. С одной стороны это, конечно, было не очень справедливо, но так была устроена жизнь в нашей семье, и я не воспринимала этот запрет, как что-то неприятное. В любом случае, мы оставались молодыми и жили дольше прочих людей, обычно в том, чтобы завести ребенка даже в семьдесят или восемьдесят лет не было проблемы.
— Тебе бы только придраться.
— А тебе бы только мечтать, — сказала сестра. Наконец, у нее все получилось, она надела крышку на стеклянную коробочку, будто ее короновала, и нежно уложила в шкатулку.
— Справедливо, — сказала я и вывела еще раз имя моего будущего сына. Я смотрела на эти буквы, складывающиеся в слово, и видела моего мальчика, и видела себя саму, уже взрослую женщину, с ним. Затем я почувствовала запах малины и персика, и еще один, осторожный — ванили. Сестра стояла надо мной, и бальзам для губ, которым она всякий раз так густо мазалась, источал этот девичий, приторно-сладкий аромат. Сестра смотрела на страницу моего альбома, будто там было написано не одно единственное имя, а целый огромный текст.
— Звучит красиво, — сказала она. — Мне нравится. Я вот не хочу детей. Изумрудные осы лучше детей. Они жалят тараканов и подчиняют их волю, так что изумрудные осы ведут их к своему логову, как бычков.
— Страшно, — сказала я.
— Ты не переживай, чтобы с тобой так случилось, должно быть много изумрудных ос. Очень много.
Она засмеялась с тем оттенком очаровательной жестокости, который так не нравился Антонии. Ее нежные, пахнущие фруктами губы коснулись моей щеки.
— Я люблю тебя, милая, — сказала она.
— И я люблю тебя, Жадина. Просто понимаешь, я вдруг подумала…
Я закрыла альбом, уложила его в шкатулку и отодвинула ее, чтобы сестра могла лечь рядом. Она некоторое время повозилась, устраиваясь поудобнее на жестком полу, а потом, подперев голову ладонью, уставилась в окно, там капли гоняли друг друга по прозрачному стеклу.
— Что я хочу дать жизнь человеку, чтобы показать ему, как все чудесно. Ты когда-нибудь думала, как здорово рисовать? Смотреть на небо? Есть пудинг?
— Только что об этом подумала, — сказала сестра. Она поднялась, взяла наши тарелки и снова опустилась рядом со мной. Антония не велела нам есть на полу, как люди бездны, но мы ее не слушали.
Сестра протянула мне тарелку, и я взяла серебряную ложку с замысловатым орнаментом на ручке и почерпнула зернышки граната вместе с пудингом. Он был потрясающе нежным на вкус, и я уверилась в своем желании завести ребенка хотя бы для того, чтобы показать ему, какие чудеса можно творить со сливками.
— А ты не думала, что в мире есть не только хорошие вещи? — спросила сестра. — Ну, то есть, ты, конечно, будешь стараться показывать хорошие. Но нельзя оградить человека от всего плохого. Однажды он узнает, что в море не всегда можно купаться или что такое ангина.
